Бездна твоих страхов

Жена поставила мне условие: секс станет регулярным, если я буду три раза в неделю ходить в спортзал. За четыре месяца у меня хватало воли лишь на несколько визитов. Подтянутые и накачанные юноши с внешностью греческих богов вызывали во мне ощущение глубочайшей фрустрации и ненависти к себе. Эти округлые, обтянутые лосинами задницы, сиськи в спортивных лифчиках… Представьте, каково это – истекая п'oтом на беговой дорожке смотреть, как очередная красотка в коротких шортиках томно тянется в «позе собаки» на татами. Не помогает даже отвести глаза: все равно кто-то позади тяжело дышит или вскрикивает, заставляя вспоминать, каково это – ощущать себя

рядом с женщиной.

Некто однажды сказал, что смеяться над толстяком в спортзале – то же самое, что смеяться над больным в госпитале. Разумеется, в раздевалке надо мной никто не подтрунивал, но я видел их брезгливые взгляды: исключительно тактично, вскользь, эти «спортсмены» с пренебрежением глядели на меня. На мой рыхлый бледный зад, на фартукоподобное брюхо, прячущее под собой далеко не внушительные гениталии. Особенно активно пялился какой-то долговязый парень, вечно прячущий лицо за дверцей шкафчика. Да, давай, смейся, у тебя-то нет проблем с лишним весом. Всем смеяться над толстяком! В эти моменты мне хотелось убежать, скрыться с глаз долой, спрятать свое уродливое тело в темных подземных лабиринтах.

Сидячая работа и углеводы – вот истинный приговор для физической формы. С утра и до позднего вечера я перебирал бумажки в пыльном офисе. Аренда в центре Мюнхена была ого-го, поэтому владелец фирмы снял полуподвальные помещения под бывшим универмагом. Теперь над моей головой находились модные смузи-бары, веганские кафешки, магазин спортивного питания, а я сидел прямо под ними и, словно крот из сказки Андерсена, подслеповато щурился над документами, копиями, приложениями и считал, считал, считал…

К счастью, перерыв длиною в час позволял мне ненадолго покинуть эту затхлую нору с плесенью по углам и отправиться на свежий воздух. Раньше я обедал в кантине – ее роль выполняла комната с заляпанным столом и микроволновкой – но вскоре избавился от этой привычки. Дело в том, что я чувствовал, как во время еды взгляды коллег липнут ко мне, точно крупные влажные слизни к плитке. Извлекая очередной бургер из пакета, я почти видел, как кто-то качает в изумлении головой за моей спиной. Казалось, краем глаза я могу заметить, как на их лицах шевелятся губы, произнося беззвучное «И он это все сожрет?».

Да, я люблю поесть. Люблю вредную жирную еду – бургеры, картофель фри, наггетсы, конфеты, креветки в панировке и чипсы. Нельзя просто взять и решить для себя, чем ты будешь наслаждаться по жизни. Мне кажется, это заложено в фундамент нашей личности изначально – некая направленность мышления, своеобразные рельсы, с которых никогда не получится сойти. Рельсы, которые закончатся лишь со смертью.

В очередной раз во время обеденной паузы я поднялся из офиса, вдохнул прохладного весеннего воздуха и направился в сторону раскидистых крон над темно-желтым каменным забором. Южное Кладбище уже давно не использовалось для захоронений. Места там уже не оставалось, и почти все участки принадлежали знатным семьям, что засевали своих усопших словно морковь – в пределах своего огорода по ровной линии.

Стоило ступить на гравийную дорожку, как мой живот заурчал. В воздухе аппетитно пахло чесноком, словно кто-то поджаривал ароматные головки на гриле. Рот наполнился слюной, я уже представил себе сочный, истекающий жиром стейк, украшенный веточкой розмарина с белыми зубчиками по краю. Разумеется, на кладбище никто бы не додумался устроить барбекю – виной головокружительному запаху служили тонкие зеленые ростки бэрлауха, льнувшие темно-зелеными стеблями к потрескавшимся могильным камням. Белые мелкие цветки дразнили, покачиваясь на слабом ветру, мешали думать, отвлекали, источая нестерпимое благоухание.

Ускорив шаг, я почти добежал до скамейки в центре и угнездил широкий зад рядом с подлокотником. На перекрестке

кладбищенских тропинок тихонько журчал фонтан, из которого, высоко запрокидывая голову, неторопливо пил ворон. Понаблюдав за птицей, я, наконец, позволил себе открыть контейнер с обедом. Вдыхая витавший вокруг чесночный аромат, я прикрыл глаза, предвкушая момент своего маленького грехопадения, но, взглянув в контейнер, скривился от омерзения.

На белом разваренном рисе, похожем на скопление личинок, лежало несколько тошнотворно-склизких обрезков водорослей. Венчали эту гадкую смесь кубики тофу и короткая пластиковая вилка.

Жена стала веганом пару месяцев назад, и из дома исчезли все продукты, как-либо связанные с животными. Сахар, который фильтруют через телячьи кости, молоко, в котором якобы содержался гной из неухоженного вымени несчастного животного, и, разумеется, «мертвечина» – так в нашем доме теперь называли мясо. Нынче Анна готовила мне на работу «здоровую и полезную» склизкую дрянь, производство которой не «причинило страданий ни одному животному».

Я с досадой оторвал взгляд от контейнера. Хотелось выбросить гадость прямо в фонтан, чтобы это сожрали так любимые женой зверушки – вороны, голуби, крысы и прочие городские паразиты. Отчаянный и раздраженный, я беспомощно смотрел по сторонам, словно надеясь, что пока я не вижу мерзкую массу у себя в контейнере, она магическим образом станет чем-то иным – мясным рагу по-венгерски, шницелем с картофельным салатом или курицей карри. Запах чеснока, разлившийся в воздухе лишь подкреплял эту фантазию.

Обводя взглядом окружающие меня могилы, я представлял себе, как, должно быть, роскошно питались все эти Ахамы, Виттельсбахи и Рейнфельды, над останками которых теперь возвышались монументы из песчаника, украшенные готической вязью, крестами и масонскими символами. Мое внимание привлек сильно заросший памятник, торчащий откуда-то из кустарника. Надписи давно стерлись с щербатой поверхности даже не плиты – какого-то покатого валуна, с будто бы вросшей в него скульптурой ангела. Небесное создание, когда-то наверняка прекрасное, теперь уродливо возвышалось над серой грудой, опустив осыпающиеся крылья. Молитвенно-сложенные на груди руки слились в единый монолит, но самой пострадавшей была голова. Из нее, напоминающей бесформенный гриб торчали то ли гвозди, то ли куски проволоки; лицо сколото почти целиком, сохранился лишь рот – казалось, искривленный в зловещей усмешке, хищный, с узкими губами. Мое сердце замерло, когда каменные уста будто бы приоткрылись, и оттуда неспешно, словно в замедленной съемке, выполз тонкий черный язык. Глаза ангела были потеряны вместе с остальной частью лица, но я чувствовал всем своим естеством, что взгляд каменного уродца направлен прямо на меня.

Вдруг язык окончательно покинул рот статуи и, шевеля многочисленными ножками, убежал куда-то вниз. Фух, всего лишь сороконожка! Чертово создание меня так напугало, что я чуть не подскочил на месте, когда заметил боковым зрением промелькнувшую рядом тень.

На спинку скамейки рядом со мной забралась тощая девушка. Сгорбившись, она обратилась ко мне с легким французским акцентом:

– У вас сигарета найдется?

– Разумеется, – отозвался я, хлопая себя по карманам, сам исподтишка разглядывая девицу. Несмотря на прохладную погоду та была босиком. Черное платье висело лохмотьями, корсет стягивал и без того тощую грудную клетку до анатомических пределов. Лицо незнакомки драпировала черная кружевная вуаль, руки скрыты перчатками из той же ткани. С образом резко диссонировало худи и накинутый на голову капюшон, из-под которого блестели хаотично разбросанные по лицу гвоздики и шарики пирсинга. Готесса. Из тех, что тусят на кладбищах и пьют пиво в переходах. «И трахаются с панками и байкерами» – завистливо подумал я.