Бездна твоих страхов
Шрифт:
Из последних сил Горан вцепился в это перчатку, намотал её на пальцы и выдернул нож из свиной ноги. Та взвизгнула во всю мощь своих лёгких, совсем оглушив бородача. Времени раздумывать не было – перехватив как следует этот странный, без рукояти, нож, Горан принялся колоть глотку кровожадной твари.
Поначалу удавалось взрезать лишь кожу, следом показалась жировая прослойка. Перчатка сама наскочила на руку, кромсать стало удобнее – казалось, этот нож для того и придуман – резать глотки. Наконец, под слоем жира показалось что-то красное, с очередным ударом кровь брызнула
– Снимите её с меня! – прохрипел Горан, беспомощно елозя ногами. Фельдшер дернулся было на помощь, но был остановлен каменной рукой Казимира, ткнувшей его в грудь с такой силой, что Тадеуш аж охнул. Щуплый старичок с непониманием уставился на калеку, но, поймав его взгляд, как-то сжался – такая ярость и злоба пылала в глазах бывшего партизана.
– Казимир, в чём…
– Откуда это у тебя? – задыхаясь от гнева, просипел однорукий.
– Что за… Да вытащи ты меня! – бородач вертелся изо всех сил, но мёртвая свинья в полтонны весом надёжно удерживала его на месте.
– Это! – Казимир указал пальцем на перчатку с лезвием, которая все ещё как влитая сидела на ладони Горана.
Горан поднёс руку к лицу, будто бы вновь увидев спасший ему жизнь предмет. Кожаная перчатка была покрыта дырами в нескольких местах, залита свиной кровью, но ржавый клинок оставался острым и торчал из ребра ладони смертоносным жалом. Холодный пот прокатился по спине пленённого гиганта, когда тот осознал, чем перерезал горло свинье.
– Это не моё! – вскричал он басом, сбившимся на фальцет, – Я только что его нашел! Богом клянусь!
– Чьим богом? – прорычал Казимир. Фельдшер недоуменно переводил взгляд то на бывшего партизана, то на Горана.
– Господа, а в чём, собственно…
– Сербосек, – тяжело, будто топор в колоду, приземлилось слово Казимира, – Клинок усташских палачей. Говорят, таким один из них зарезал за ночь больше тысячи сербов. Я видел их в Ясеноваце, видел в Вуковаре, повсюду. Один из ублюдков повредил мне таким артерию, когда мы освобождали лагерь – руку пришлось отнять. И теперь, спустя пять лет, я вижу его вновь.
– Ты не в себе! Я вынул его из свиньи! Он торчал в её ноге, я клянусь тебе! Посмотри, он ржавый! – тут Горан немного слукавил – проржавела лишь та часть, что была внутри свиньи, – Будь я усташом, таскал бы я такое с собой? Доктор, скажите ему!
– Мне кажется, он все же прав, – попытался вмешаться фельдшер, – В конце концов, будь Горан и правда военным преступником, стал бы он носить с собой изобличающие его улики?
– И правда, – согласился Казимир, – Если только не идёт на опасное дело, где может потребоваться оружие последнего шанса. Как было в Ясеноваце, когда чертов нацист успел раскроить мне руку, прежде чем я выпустил ему кишки. Что если ты так боялся за свою жизнь, что решил рискнуть?
– Казимир, послушай, я ведь священник!
– Да, помню. Этот крест у тебя на шее… Не отложил ли ты его на чёрный день, а? Не снял ли ты его с убитого твоими же руками попа? Я помню все эти перерезанные глотки, я видел, как ловко ты управляешься с сербосеком! Это ты! Ты убил моего сына! Из-за таких как ты, эта земля теперь пропитана кровью! Не удивлюсь, если это ты резал детей, вспомнив усташские привычки!
– Вы перегибаете, Казимир, – вмешался было Тадеуш, но калека не слушал.
– Вынул из свиньи? Ничего умнее не выдумал? Ржавчина? Да это кровь убитых тобой, душегубом! Нога бы загноилась, свинья не прожила бы так долго. А вот! Пусть фельдшер нас рассудит. Ну? – Казимир угрожающе шагнул к Тадеушу – так близко, что тот мог разглядеть слезы в налитых кровью глазах, трясущиеся, искусанные губы и гневно раздувающиеся ноздри.
– Теоретически… – начал издалека фельдшер, но мощная рука тряхнула тщедушное тело, и тот заверещал, – Загнила бы, скорее всего… Открытая рана, грязь, само собой загнила бы, но это не доказывает…
– Я слышал всё, что нужно, – отрезал Казимир, надвигаясь на Горана. Тот принялся выворачиваться изо всех сил, но труп свиньи держал крепко, ноги скользили по окровавленной земле.
– Казимир, умоляю! Христом-Богом заклинаю! – бас бородача сбился на хриплый вой, – Ты не простишь себе, Господь не простит! Это ошибка!
Топор отлетел совсем недалеко. Казимир отряхнул налипшую землю с рукояти, перехватил поудобнее – одной рукой орудовать сложнее – и захромал к Горану.
Тот подобрался, пытался отползти в сторону, но опирающийся на топор калека неумолимо приближался, сопя как разъярённый бык.
– Я – не один из них! Ты ошибаешься! – надрывно орал бородач.
Казимир уже замахнулся топором, когда ногу пронзила нестерпимая боль, а потом снова и снова – Горан вонзал сербосек в щиколотку калеки, заставив того упасть на колено. Уцепившись лезвием за ступню, бородач вытягивал себя из-под тела свиньи, распарывая плоть и ткань. Скользкая кровь заливала руки, но Горан продолжал изо всех сил хвататься за свой шанс.
Едва Казимир, оправившись от шока, замахнулся топором, как фельдшер вцепился сзади в его руку и повис на ней, будто собачонка.
– Прошу вас, Йокич, не губите душу! Мы вызовем жандармов, его отдадут под суд, всё выяснят, не становитесь убий…
Казимир резко дернул топорищем назад, будто отмахиваясь от мухи, и сухие руки Тадеуша ослабили хватку. С глухим стуком врач упал куда-то за спину и затих.
Освободившись от препятствия, однорукий калека с силой саданул лезвием топора прямо в лицо Горану. Плоть разошлась, обнажив череп и хрящи, юшка брызнула в стороны, но бородач оказался крепче, чем ожидалось – он орал, захлебываясь кровью, пуская пузыри из разрубленного пополам носа, и продолжал кромсать голень Казимира. А бывший партизан наносил удар за ударом, едва не попадая по собственной ноге, превращая голову Горана в бесформенную кашу.