Бездна твоих страхов
Шрифт:
Речь ее подействовала на всех по-разному. Фельдшер, откровенно скучая, ожидал, пока старуха выговорится. Горан истово перекрестился и что-то неразборчиво прошептал. Казимир же вскочил, едва не опрокинув скамью, и бросил гневно:
– Плевать я хотел! Пока мы здесь лясы точим, мой Сречко… – он замолчал, боясь произнести то, что само рвалось с губ, – Я выхожу. Вы со мной?
– Мальчику может потребоваться медицинская помощь, – сказал фельдшер, отставляя кружку в сторону, – Вы ведь для этого меня позвали, так? Я готов.
– А
– Божий человек не откажет ближнему в помощи, – философски заметил Горан. Имя у него было говорящее – стоило тому встать со скамьи, как посреди завешенной сушёными травами кухоньки и правда выросла гора.
Когда трое мужчин уже были в сенях, в спину им раздался жуткий визг. Клекочущий, хриплый, приглушённый – так кричит человек, когда ему перерезают горло – он промораживал до костей, хватал сердце ледяными пальцами, перемешивал внутренности.
– Не вернётесь! – сипло шипела Зорица, совсем выбившись из сил, – Никто не вернётся! Люди оттуда не возвращаются, попомните мое слово!
Ничего не отвечая, трое покинули избу.
Дракулич представлял собой гнетущее зрелище. Произошедшее здесь оставило глубокий отпечаток на каждом камне, на каждом пороге. Припорошенная остатками снега дорога казалась девственной, нетронутой – редко кто проезжал через село, считая, что здесь остались лишь заброшенные дома и мародеры.
Так оно отчасти и было – мужчины-сербы, вернувшись с войны в родные дома, были встречены не родней, но хрипящей старухой, что отводила их к оврагу. С обрыва хорошо было видно дно с неровной, будто взрыхлённой гигантским червём землёй, где, наспех закопанные, лежали их дочери, сыновья, жёны, сёстры, отцы и матери. Поначалу смрад бил в ноздри, выворачивал желудки, и солдаты, опираясь на деревья, долго и мучительно сквозь слёзы блевали. Ругались матерно, рыдали, бились оземь. Кто-то даже в сердцах стукнул Зорицу прикладом, отчего у той на темечке вздулась шишка, да так и осталась – стариковский организм счёл, что и так сойдёт. Другие партизаны предлагали той оставить вымершее село, ехать в город, даже по доброте душевной звали к себе. Но Зорица твёрдо отказывалась покидать свой пост, отвечала:
– Если я уйду, умрет Дракулич. Если останусь – люди сами придут.
Так из года в год старуха водила возвращавшихся с фронта мужчин к оврагу, чтобы те со слезами, рвотой и криками исторгали из себя войну и оставляли её утекать и в без того проклятую землю. А люди, очищенные и прозревшие, могли идти дальше. Некоторые перед этим помогали ей хоронить мертвецов. Кто-то оставался у безумной старухи на хозяйстве, кто-то так и не смог бросить родной дом, кому-то просто некуда было идти. Так, исполнив странное пророчество Зорицы, Дракулич начал новую жизнь.
Но за наброшенным брезентом и залатанными заборами скрывались от невнимательных глаз останки
Даже Тадеуш поморщился, взглянув на пустырь в просвет между чёрными, с подгнившими брёвнами, избами.
– Страшная война, конечно, – произнёс он и стушевался тут же, поняв, что сказал банальность, – А вы, Горан…
– Я из четников, – бросил тот, – Ещё не знал, что у Михаиловича свои планы насчёт Югославии.
– О! – поразился честности бородача фельдшер, – Мне кажется, Казимиру лучше не…
– Вот и не болтайте лишнего, доктор.
На крыльце появилась однорукая фигура, прижимающая к груди какой-то груз.
– Фонари все захватили? – спросил Казимир, дико зыркая по сторонам. Фельдшер и бородач подняли по старой масляной лампе на железном кольце.
– У Зорицы нашлись, – пояснил Горан. За спиной у него торчали две рогатины, закреплённые на поясе.
– Хорошо. С оружием негусто, – продемонстрировал ношу однорукий партизан, – Всего один огнестрел, на два заряда. И топор, добротный, вчера точил. Это тебе.
Горан принял инструмент с уважением, взвесил в руке, сделал легкий взмах, удовлетворённо кивнул, после чего завистливо присвистнул, взглянув на обрез в руке Казимира.
– Трофейный?
– «Зауэр». С фрица снял. Ствол был уже спилен. Для охоты, конечно, вещь никудышная, но для дела… А вам, Тадеуш, придётся нести фонарь – мне его, к сожалению, деть некуда.
– К погосту? – просто спросил немногословный бородач, кивнув заросшим подбородком куда-то за узкую полоску леса.
– Село бабы уже обыскали, – посетовал Казимир, – Если бы эти глупые кликуши не слушали старуху, глядишь, нашли бы Сречко ещё до заката. Теперь придётся ковылять в темноте.
– Свет всегда с божьим человеком, – заметил Горан.
Троица двинулась в сторону оврага. Шли по первой молча, будто таинство какое совершали. Унылый вид собственного села приколачивал языки к глотке не хуже палачей-хорватов.
Дракулич оставался наполовину мертв – пустые избы пялились чёрными провалами окон, село молчаливо провожало троих мужчин, будто на казнь. Не лаяли окрестные собаки – не успели прижиться, не ворчали кумушки на подпитых муженьков. Лишь тоскливый скулёж раздавался откуда-то с пустыря.
– До-о-оченьки! Где же вы? Милица, Агнешка, папа вернулся!