Бездна
Шрифт:
— Бартель! — с тяжелой одышкой выкрикнул Брауэр, с усилием перевалившись через фальшборт джонки. — Беги к господину капитану и доложи. Все как положено! Ну!
— Что… сейчас? — Бартель вдруг осекся. — Но ведь…
— Молчать! — в непонятном припадке бешенства закричал Брауэр и вцепился побелевшими ладонями в рукоять кортика. — Марш на борт, к капитану, скотина!
Бартель в страхе отпрянул, едва не сбив кого-то с ног, незаметно перекрестился и побежал к капитанской каюте.
* * *
— Ну и что вы тут делаете? — Брауэр был болезненно бледен и мокр от пота.
Китаец
— Что ты там квакаешь, тварь! — зарычал Брауэр, рванув на себе ворот, и в странном нетерпении обернулся в сторону фрегата. — Раз уж ты болтаешься в наших водах, мог бы выучиться говорить по-нашему!
Китаец торопливо, словно соглашаясь, закивал, быстро забормотал и вновь указал рукой на убитого.
— А повесить бы его за косу, подержать пару дней на солнышке, небось, быстро бы научился, — крикнул Клаас, победно оглянув остальных.
Послышался реденький смешок. Китаец, решив, вероятно, что самое страшное позади, тоже мелко захихикал.
И в этот момент через поручни борта перепрыгнул Бартель. Его покачивало, лицо отвердело, как гипсовый слепок. Брауэр, заслышав его шаги вздрогнул всем телом, однако не обернулся.
— Там… это! — сдавленно захрипел Бартель, опускаясь почему-то на колени и указывая пальцем в сторону капитанской каюты.
— Что — там?! — Брауэр подскочил к нему и рванул за плечо.
— Там — господин капитан! — Бартель в паническом страхе шарахнулся от лейтенанта и зарыдал. — В каюте, мертвый. Застреленный!
— Застреленный?! — Брауэр выпрямился и сжал побелевшие кулаки. — Как?!.. Кто стрелял? Отвечать!
— Они! — Бартель вдруг затрясся от безумного смеха и указал в сторону китайцев. — Они и стреляли. Я сам видел!
Китаец в смертельном страхе вскинул руки и протестующе замотал головой, но Бартель разъяренной кошкой бросился на него, едва не сбил с ног и вцепился в широкие рукава халата. Китаец, поняв, видно, что все кончено, выкатил белки, что-то по-птичьи выкрикнул, в его руке неизвестно откуда появился узкий стилет. Бартель тотчас тонко, по-женски всхлипнул, схватился за левый бок и грузно сел на палубу, закатив глаза и сочно кашляя кровью. В тот же момент пуля из пистолета размозжила китайцу голову, и не успел он тяжелым, сырым мешком рухнуть на палубу, как вновь затрещали выстрелы, матросы с яростными воплями бросились на команду джонки. Китайцы дрались с безумным отчаяньем обреченных, после короткой остервенелой свалки голландцы отступили к борту, оставив четверых своих корчиться в луже крови.
— Все назад! Быстро! — сложив ладони рупором, крикнул в отчаянии комендор Брук. Голландцы, поняв, в чем дело, гурьбой бросились на бак. С фрегата гулко и жарко полыхнуло огнем. «Курносая Кармен» изрыгнула облако картечи прямо в густое людское месиво у мачты.
* * *
Уже через несколько минут из экипажа джонки в живых никого не осталось. Голландцы, хмурые, словно не проспавшиеся, добивали тех, кто, как им казалось, были еще живы, порой, не разобравшись, кромсали уже мертвых. Над джонкой уже кружили птицы.
Двое раненных голландцев уже испустили дух. Олоф Бартель лежал навзничь на задубевшей от крови циновке, отчаянно содрогаясь от последних мучительных спазмов. Он порой силился что-то произнести, но отяжелевший язык не желал слушаться, обращая слова с бессвязное мычание.
— И этот кончается, — с внезапным озлоблением сказал Клаас, — помрет без исповеди. И все мы тут… Эх, загубили мы свои души!
— Клаас! Ступай на место, — резко скомандовал Брауэр и подошел к умирающему. — Что ты хотел сказать, Олоф? Говори.
Бартель бессмысленно пучил глаза, заволокшиеся пеленою безумия, бессвязно бормотал. Но когда беспорядочно плутающий взгляд его остановился на неподвижно, как статуя, стоящем лейтенанте, он взор его прояснился, и тогда его лицо стало медленно растягиваться в жуткой гримасе улыбки, обнажились фиолетовые, источенные застарелой цингой десны, редкий оскал зубов. Когда минуту спустя глаза его остекленели, ужасная улыбка так и осталась на лице, смерть словно оставила ее напоследок.
— Мой Бог! — глянувший на умершего, Клаас вздрогнул и перекрестился. — Как будто дьявол вселился в него, прости меня Господи. Будь проклят сегодняшний день.
Он опасливо наклонился над покойником и неловко прикрыл его лицо полой циновки. Лейтенант Брауэр отрешенно, исподлобья глядел на него, что-то бормоча под нос.
* * *
Через полтора часа все содержимое трюмов джонки — около сотни тюков шелка-сырца пальмового сахара, полсотни бушелей хлопкового масла, в бурдюках и бочонках — было уже в трюме фрегата. Изнемогшие от зноя матросы, задыхаясь, ворочали плотно набитые тюки, корзины, липкие и грязные бочонки, с угрюмой опаской косясь на распростертые на палубе, густо облепленные мухами трупы. Орава пронзительно крикливых птиц с шумом перелетала с рея на рей, в, жадном нетерпении дожидаясь, пока надоедливые пришельцы не уберутся со всем своим добром с палубы восвояси. Трое убитых голландцев были перенесены на палубу фрегата и лежали на шканцах, закутанные в парусину, вытянувшиеся и окостеневшие. Чуть поодаль, как мумия, затянутое в грубую ткань, лежало тело капитана Скрантона. Судя по всему, неведомая пуля пробила окаймленное прихотливым витражом окно каюты и угодила ему в голову. Корабельный священник готовился к заупокойной службе, прежде чем тела будут преданы океану.
— Скоро нажретесь, сатанинские отродья, — пробурчал матрос Хуго Верлой, выкатив на палубу последний бочонок и погрозив кулаком в сторону обезумевших птиц.
— Да уж, к утру здесь будут одни косточки, — сказал кто-то в ответ. — Хватит нынче жратвы и птицам, и рыбам.
— Э, что-то еще с нами станет к утру, — вздохнул Верлой.
— Ничего особенно, — кивнул успокоительно комендор Брук. — К утру мы будем уже в Яванском море, а уж к вечеру, даст Бог, — в Малакке.
— Вряд ли, — с сомнением сказал вахтенный офицер, — при этаком штиле нам к следующей ночи не проползти и полсотни миль.
— Комендор, — вдруг отрывистым, надтреснутым голосом произнес Брауэр, — отойдем в сторону, есть о чем поговорить.
Все невольно вздрогнули — он неожиданно для всех вышел из капитанской каюты джонки. Глаза его по-прежнему были лихорадочно возбуждены, однако матовая белизна сошла с его еще более осунувшегося лица, оно поминутно дергалось, словно не могло подобрать подобающей гримасы. Брук хмуро кивнул: менее всего хотелось ему сейчас говорить с Брауэром.
— Опять! — вдруг протяжно заскулил канонир Клаас, с тоской вперившись в странную темно-сиреневую дымку с невысоким медузоподобным куполом, вздувшуюся в полумиле слева по борту от джонки. — Опять она. Вон, видите? Она уже второй раз. Была, пропала, снова появилась. Окаянное это место, клянусь Святой Девой! Уходить надо бы отсюда поскорее…