Бездомный
Шрифт:
Сижу. Смутные мысли ни о чём бродят в голове. Руки что-то делают. Вот и пусть.
В сознание проникает вопрос:
— Обедать пойдёшь?
— Потом…
Потом, так потом. Сижу, почти сплю. Даже сон снится. Кто-то там за мной гоняется, а я убегаю по воздуху. Летать не умею, давно разучился, а бегать ещё могу.
— Ну, как, готово?
— Вроде — да.
— Молодец. Я знал, что ты можешь быстро. Сбрось на флешку, я пойду протестирую, что у тебя получилось.
Делать больше нечего… всё уже протестировано.
О, возращается. Интересно, мы с ним на "ты" или только он со мной на "ты"?
— Молодец, всё работает. Если хочешь, иди лечить голову. Только так, чтобы на завтра ещё хуже не стало. Сейчас я тебе местную командировку выпишу, чтобы в проходной не цеплялись.
Иду. Пропуск предъявляю в открытом виде. И, кажется, даже не вверх ногами.
— Видали? Как на работу, так он позже всех, а с работы — так первый.
— Сделал дело, гуляй смело.
Смело гуляю по улице, куда глаза глядят. Загулял во двор, присел на край песочницы. Надо бы сходить поесть, но не охота. Кто-то рассказывал: в китайском ресторане подают бульон, а в нём вместо вермишели варёные червяки плавают. Не знаю, правда или просто обеденный анекдот, но меня заранее тошнить начинает.
Песок в песочнице серый, городской. Палочкой разгребаю его. Среди серого песка что-то ярко синеет. Надо же — формочка! Нагребаю в неё песка, один за другим леплю три кулича. В центральный втыкаю палочку. Получается красиво.
Подходит мама, берёт за руку, ведёт с собой.
— А формочка?
— Это не твоя. Пусть лежит.
В квартире раздевают, ведут в ванную умываться. Ладонь у мамы большая, в неё столько воды влезает, — и не захочешь, а вымоешься.
Сажают обедать. В бульоне плавают толстые разваренные вермишелины.
Ненавижу.
Пытаюсь не есть. Наказывают, заставляют, впихивают. Реву, давлюсь, глотаю.
Наконец, оставляют одного. Выворачиваю коробку с пазлами, пытаюсь что-то собрать. Пазлов было несколько, все кусочки перепутались, многих, наверное, вовсе не хватает.
За стеной мама беседует с папой. Кричит в полголоса и поэтому особенно сердито:
— Всегда ты такой! Хоть бы раз о других подумал!
Стараюсь не слушать. Разбираю кусочки пазлов, прикладываю друг к дружке. Нет, это ухо не от того волка, вот и не складывается.
— На тебя глядя, и сын такой же растёт!
Мама думает, что они с папой общаются. А по взаправде, это она меня ругает, потому что я самый плохой. Лучше бы они не общались, а включили бы себе телевизор.
Грибочек сложился, он с красной головой и белыми точками, его легко собирать. И кочан капусты сложился, только он из другого пазла. Капуста, где огород и козлик. Ещё там есть дом, а грибов там нет. Грибы растут в лесу, где ёлки высокие, до неба, а земля засыпана сухими иголками.
Лес тёмный и страшный, ёлки шумят: "У-у!.."
Перебегая от одной ёлки к другой, двигаюсь, сам не зная, куда. Но идти надо, иначе будет хуже. От них, ведь не спрячешься, они найдут. Плохо, когда нету дома, обязательно случится что-нибудь страшное.
Между ёлок, прямо на лесной, усыпанной иголками, земле, растёт большущий кочан капусты. Откуда он тут взялся? Прохожу ещё немного и вижу репу, тоже большую, жёлтую, округло выпирающую из земли. А дальше — изломанные остатки изгороди и снова лес — мрачные неохватные ели угрожающе гудят: "У-у!.." А может, это и не деревья, может, это волки воют.
Одна ёлка сломалась, лежит наполовину на земле, а верхушкой на стволах соседних ёлок. Рядом с этим обломком сидит словно гора, огромнейший медведь. Обернувшись в полоборота, смотрит вдаль, готовый, если надо, побежать и загрызть. Хорошо, что смотрит он не в мою сторону.
Осторожно пячусь, боясь отвести взгляд от бурой горы. Вспоминаю, что где-то поблизости должны быть то ли два, то ли три маленьких медведя. Уж они-то не станут сидеть неподвижно, вглядываясь в просвет между ёлок. Они живо меня найдут и, если сами не съедят, то позовут большого.
Теперь знаю, что тут стряслось. Был дом, а рядом огород, в котором росла капуста и репка. Наверное, это и был мой дом. А потом пришли медведи и всё сломали, и теперь у меня дома нет, и огород зарос ёлками. Только капуста ещё немножко осталась.
В огороде пусто, выросла капуста.
Пятился, пятился и допятился. Споткнулся о неубранный кочан и полетел кувырком. Завалился в какую-то ямку, затихарился. Может, не заметят?
Кто-то громко сопит совсем рядом. Потом тяжёлой звериной волной наползает густая вонь.
Стараюсь вжаться в землю, стать незаметным, но ничего не помогает. Вонища такая, что не продохнуть.
Нащупываю скрученную в жгут газету, чиркаю зажигалкой. Зажигалка плохая, я её на помойке подобрал, однако, с третьего раза загорается. Оглядываюсь, подняв горящую газету. В углу сидит Серёга и гадит. Вот, откуда воняет.
— Я тебе сколько раз говорил, здесь не срать!
Даже не повернулся, скотина.
Беру обломок кирпича, запускаю Серёге в спину.
— Чиво ты такой злой?
— Я тебе говорил, здесь не срать! На улицу иди.
— На улице холодно.
— На лестницу иди.
— Там убьют.
— А ты не садись на виду. Мусоропровод открой — и туда.
Серёга натянул штаны и полез наверх. Досирать, наверное.
— Люк не закрывай! — крикнул я и тоже пошёл к железной лесенке, ведущей наружу. Узел треплотрассы — бетонная коробка, внутри трубы с вентилями, а сверху — четыре люка. Зимой внутри тепло, только воняет, потому что Серёга всё засрал. Убить его мало.