«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии

Вершинин Лев Рэмович

Увы, полякам, как известно, не свезло, и «тифлисский центр», ничего не отменяя, отложил старт до лучших времен. Которые, как показалось, настали через год, когда в Дагестане и Чечне объявился первый имам, Гази-Магомед, и «горская война», ранее локальная, полыхнула с невиданной ранее силой. На подавление из Грузии ушли практически все войска, бои с горцами приняли нешуточный характер, и вожди заговора, в какой-то момент решив, что русские будут биты, чуть было не приступили к действиям, но когда уже почти-почти созрели, пришло известие, что Гази-Магомед не только победим, но и смертен, а победители возвращаются в Тифлис. Восставать вновь оказалось не с руки. Однако и терпеть уже было невозможно, люди нервничали, было понятно, что, если медлить и дальше, кто-нибудь непременно сорвется, так что в ноябре 1832 года лидеры заговора привели рядовой состав к присяге плану, названному «Распоряжением первой ночи». Согласно диспозиции намечалось, как и ранее, привести в город побольше крестьян, взять арсенал и занять крепость, разоружив гарнизон. Безусловной новацией, опять же позаимствованной у поляков, был вывод на улицы возможно большего числа горожан крестным ходом (предполагалось, что православные солдатики по иконам и батюшкам стрелять не станут). А также (главное!) предварительный арест ночью с 29 на 30 ноября, на балу у одного из заговорщиков, почетных гостей – фактически всего военного и гражданского руководства Грузии. С тем, разумеется, чтобы принудить их к сотрудничеству «хотя бы и под угрозой смерти»,

как в Варшаве.

С этого момента понятия «тормоза» уже не существовало. Правда, что-то буксовало, и сильно, поэтому выступление перенесли сперва на 6 декабря, затем еще на две недели, на 20-е. Однако люди все-таки не железные, и до этого срока дотянуть не смогли. 9 декабря один из ведущих активистов заговора, князь Евсей Палавандишвили, явился к властям с повинной. Не из трусости, правда, и не из подлости. Просто, решив дополнительно подстраховаться, будущие министры приказали ему убедить примкнуть к заговору родного брата Николая, занимавшего ключевой пост главы гражданской администрации столицы. А князь Николай, выслушав информацию, вместо пылкого согласия влиться в ряды борцов за независимость сперва начал нести какую-то чушь о чести, присяге, авантюризме и прочих глупостях, а потом принес пистолет и заявил, что, если Иесе сейчас же не пойдет с ним к начальству, он застрелится, – и что скажет мама? Так что вариантов попросту не оставалось. Начались аресты и допросы, в весьма, впрочем, щадящем режиме, тем паче что подследственные с момента помещения на цугундер пели, как птички (или декабристы), ничего от дознавателей не скрывая. К тому же, как выяснилось, очень многие из почти двух сотен значившихся в списках делали максимум возможного, чтобы никакого мятежа не произошло, кто отговаривая друзей, кто уговаривая обождать, а кто и попросту скрывшись в действующей армии (собственно, именно в связи с этим и переносилось «время Х»). Обнаружилось также, что активисты, ответственные за крестный ход, поленились, а из обязавшихся подготовить отряды боевиков на базе своих крепостных сделала, как обещала, едва ли треть.

В конце концов, по домам, ограничившись внушением, отпустили человек 150, под суд же пошли 38 самых буйных, разделенных на 8 разрядов. Почти как «декабристы». Примерно с теми же приговорами: 1-й разряд (9 душ) – смертная казнь, далее разные сроки каторги с лишением дворянства, а последние два разряда – ссылка без лишения. На этом, однако, сходство кончилось. Решением Государя все смертные и каторжные приговоры были отменены, всем сохранялось дворянское звание, а князьям и титулы, а в качестве наказания назначалась ссылка в центральные губернии России на разные сроки, с правом «применять силы и дарования свои на службе государству». Чем страдальцы и не преминули воспользоваться во благо себе и обществу, благо народ был сплошь грамотный и деятельный. Правда, в глубинке засиделись немногие. Уже через год, согласно царскому повелению, началось возвращение изгнанников домой. Кое-кто перед тем удостоился и Высочайшей аудиенции. А через пять лет, кроме двух-трех умерших естественной смертью и еще пятишести, прижившихся на новом месте, в Грузию возвратились все, – и, думаю, есть смысл сказать, что спустя годы и годы мало кто из их сиятельств ушел из жизни в ранге менее чем губернаторском или генерал-лейтенантском.

Под игом

А пока элита грузинского народа вела бескомпромиссную борьбу против беспощадной царской тирании, а не элита обживала города и веси России в качестве офицеров, чиновников и студентов, тирания понемногу обустраивала Кавказ. Основное внимание, естественно, было сосредоточено на делах военных, так что местное управление, в основном, доверялось все той же мятежной элите. Но главы уездов все же присылались с севера. Наладить новую жизнь пытались то так, то этак, а окончательно устаканилось к 1841-му, когда весь Кавказ был разделен на две административные единицы – Каспийскую область (горцы, горцы…) и Грузино-Имеретинскую губернию, включавшую в себя всю территорию Грузии плюс Армению, – правда, без Мегрелии, Абхазии и Сванети, числившихся прямыми вассалами Империи. Центром Грузино-Имеретинской губернии (позже, согласно многочисленным просьбам с мест, разделенной на Тифлисскую и Кутаисскую), так же как и всего Кавказа, являлся Тбилиси. То есть сбылась самая смелая мечта грузинских патриотов: восстановление Грузии эпохи Тамар. Правда, под скипетром не грузино-армяно-осетинской династии Багратиони, а русско-немецкого дома Романовых, но это уже даже не второстепенно. Более того, после побед над Ираном и Турцией статус Кавказа был беспрецедентно повышен, – он стал единственным в Империи наместничеством, то есть вице-королевством. Причем наместник (или, как пишут современные грузинские историки, «сатрап»), в отличие от обычных генерал-губернаторов, был наделен «неограниченными правами» и не подчинялся никаким имперским ведомствам, неся ответственность только перед Государем. Иными словами, статус Грузии с некоторыми косметическими различиями вышел на уровень, с которого по глупости слетело Царство Польское и на котором пребывало благоразумное Великое княжество Финляндское.

Первый сатрап, Михаил Воронцов (тот самый, академик и герой, на которого не по делу катил бочку юный хам и лодырь Сашка Пушкин), начал тиранство с шага, которого давно жаждали местные кадры, – резко, без бюрократии решил крайне актуальный для грузинского общества вопрос о статусе. Дело в том, что в поздней Грузии сословная «лестница», как и в любой европейской стране эпохи гниения феодальной раздробленности, была не просто запутана, но запутана чудовищно. Обилие князей, малых князей, не совсем князей, высших дворян, просто дворян, почти дворян и так далее способно было вогнать в ступор лучших герольдмейстеров.

К тому же еще в очень многих случаях не имелось никаких письменных подтверждений: статус основывался на устно выраженной лет двести назад воле сюзерена. В России такой бардак был давно улажен, и первые назначенцы из Петербурга попытались было решить вопрос по общему образцу, при отсутствии документов устанавливая сословный статус по имущественному.

В результате титул князей сохранили около сотни семей, дворянское достоинство – порядка 5 тысяч, у кого были крепостные, а все прочие претенденты угодили в ранг государственных (свободных) крестьян. Что, конечно, никому не понравилось и крайне обостряло настроения. Неповоротливая российская махина на такой нюанс внимания не обращала, но после учреждения сатрапии Михаил Сергеевич решил безнадежное дело за пару дней: одним росчерком пера 90 % (свыше 30 000 душ) подавших прошения получили, не глядя на состояние, княжеский (не совсем княжеский, но это уже нюансы) титул. Еще около 5000 стали обычными дворянами Российской империи. После чего, как в России, были учреждены дворянские собрания, получившие право формировать органы власти на местах. Продолжая бесчинствовать, сатрап тирана выделил помещение и средства на возрождение грузинского театра, повелел выпускать литературные журналы и газеты на грузинском языке и основал публичную библиотеку, после чего патриотические настроения в обществе почему-то сошли на нет. Причем как в «высшем свете», так и в «низах»: тысячи безработных получили возможность не умирать с голоду, трудясь и зарабатывая на построенных по указанию изверга стекольных, суконных, литейных и шелкоткацких фабриках.

В общем, сложно не согласиться с современными грузинскими историками: в самом деле, «колониальная политика России, проводимая Михаилом Воронцовым, была отнюдь не менее опасной для грузинского народа», чем политика персов и турок. Что в полной мере и подтвердилось во время Крымской войны. К огромному удивлению компетентных персон из Лондона, Парижа и Стамбула, ни на одно из тайных посланий, адресованных соответствующими структурами и старыми польскими друзьями-эмигрантами грузинской аристократии, ответа не случилось, хотя предлагались вещи более чем привлекательные, в первую очередь, естественно, восстановление независимости под европейской опекой. Напротив, уже в первом пограничном сражении на Кавказе гурийское ополчение, сражаясь плечом к плечу с крохотным русским отрядом, полегло почти поголовно и отступило лишь тогда, когда боеприпасов не осталось вовсе. На поле боя остался и Георгий Гуриели, законный наследник престола незадолго до того упраздненного Гурийского княжества, которому накануне обещали в случае перехода на сторону союзников восстановить его во всех правах. Одновременно отряды ополченцев под командованием генералов Григола Орбелиани и Иванэ Андроникашвили (оба, кстати, были в свое время причастны к «заговору» 1832 года) дали по ушам абрекам Шамиля, на зов «Антанты» откликнувшегося, а затем и на юге, где турки были наголову разбиты сперва при Ахалцихе, а потом и при Карсе. То же повторилось и в 1854-м, только ополченцев под знаменами Империи сражалось уже гораздо больше: пополнения на «неосновной» Кавказский фронт выделялись скудно, так что формировать новые части приходилось на месте, из неопытных добровольцев. Тем не менее турки были опять биты у реки Чолоки, так и не сумев прорваться на соединение с горцами. Даже в тяжелейшем 1855-м, когда все силы Империи сосредоточились на защите Севастополя, и 36-тысячная армия Омара-паши, высадившись в Абхазии, потеснила русские войска в Ингурском сражении, ситуация не сильно изменилась. Абхазия и Мегрелия были оккупированы полностью, Гурия почти на две трети, но и только. Ни гурийцы, на которых турки очень рассчитывали, поскольку лет за десять до того там случился крупный мятеж, ни мегрельская княгиня, которой обещали все, вплоть до царской короны и британской опеки, ни даже большинство крепко исламизированной абхазской знати не сочли возможным нарушить присягу Государю и изменить Империи. После же взятия русскими Карса Омар-паше оставалось только сжечь Зугдиди, разграбить дотла Мегрелию и Абхазию и уплыть восвояси, к возмущению султана и союзников оставив Западную Грузию под игом тирании.

Шантаж с последствиями

Сталкиваясь иногда с оппонентами, утверждающими, что, дескать, «ладно, Восточная Грузия ушла под Империю по закону, по царской просьбе, но уж Западная-то точно была незаконно оккупирована», в недоумении развожу руками. Да, действительно, карликовые княжества Колхиды перешли под протекторат России, заключив с ней (в 1804–1810 годах) полноценные договоры. Вроде тех, которые заключала Англия с княжествами Индии. Полностью и «на вечные времена» уступая Империи контроль за своей внешней политикой, они – тоже полностью – сохраняли внутренний суверенитет и даже, в отличие от тех же раджей Индостана, не обязаны были платить дань. Однако, как известно, договоры должны соблюдаться, а если не соблюдаются, утрачивают силу. Нарушение Соломоном II Элазнаурского трактата и переход его на сторону турок в 1804-м превратило Имерети в одну из воюющих сторон, после чего аннексия царства по праву завоевания стала столь же юридически безупречным актом, что и, скажем, аннексия Пруссией Ганновера или Сицилии Пьемонтом. Аналогично и с Гурией. Переход последнего тамошнего «владетельного» Давида Гуриели на сторону османов во время войны 1828–1829 годов привел к изгнанию из княжества династии, правившей им около трех веков. Но, что важно, не к упразднению самого княжества. Оно по-прежнему оставалось автономным вассалом и по-прежнему не платило налогов, однако рулил теперь не род Гуриели, а Совет Князей во главе с русским офицером, имевшим право окончательного арбитража.

Во внутренние дела Империя по-прежнему не вмешивалась, князьям, внезапно ставшим полными хозяевами края, такая ситуация очень нравилась, так что лет десять в Гурии все было куда лучше и спокойнее, нежели где-нибудь еще. Однако в 1840-м в Петербурге решили, что с ситуацией «ни туда, ни сюда» пора кончать, и объявили о присоединении княжества к Грузино-Имеретинской губернии (вековая мечта имеретинских царей) по праву все того же завоевания. Князей, привыкших к почти полной вседозволенности, такой оборот событий не слишком обрадовал, но в качестве пряника им оставили право собирать с крестьян традиционные налоги, так что особых протестов «сверху» не последовало. А вот «низы» оказались в положении очень непростом (общеимперские-то налоги никто, разумеется, не отменял), и начали сердиться, в связи с чем заволновались и князья, поскольку местное население было (постоянные ж междоусобицы!) и вооружено неплохо, и навыки к стрельбе имело. Естественно, пошли разъяснения типа мы ж ничего, сколько всегда брали, столько и сейчас берем, а во всем виноваты русские, вот с них и спрашивайте. Под сурдинку активизировалась и агентура Турции, все еще по инерции считающей край своей вотчиной. Поползли умело пущенные слухи, и очередной – о якобы предстоящем наборе гурийцев в армию, чего в реале не было и в помине, – в конце концов сыграл нужную музыку.

В мае 1841 года в селе Асети начался бунт, очень быстро набравший неожиданно крутые обороты. Неплохо вооруженная и все более возрастающая в числе толпа двинулась к турецкой границе, надеясь, что тамошнее начальство поможет выгнать из Гурии русских, а там, глядишь, приедет и князь, и все будет, как раньше. В планы турок это, однако, ни с какой стороны не входило, у них вообще в тот момент были очередные сложности с Египтом, так что мятежникам (уже около 7000 человек) пришлось решать, что делать дальше, по обстоятельствам. Назад пути все равно не было. Всего за три-четыре дня под их контролем оказались практически все городки и села края, кроме стольного града Озургети, где находился единственный на всю Гурию войсковой отряд (то ли 150, то ли 200 штыков) под командованием полковника Брусилова. В августе, сделав попытку навести порядок, полковник вынужден был отступить под напором пятитысячной толпы у деревни Гогорети и занять оборону в столице, тотчас осажденной бунтовщиками. Надо сказать, сперва повстанцы и дворяне выступали как бы единым фронтом, но вскоре законы природы взяли свое: народ начал вводить справедливость на местах, раскулачивая хозяйские амбары, что тут же изменило приподнятое настроение местных дворян на угнетенное. Последовала просьба о помощи к мегрельскому князю, но его дружину, явившуюся крестьян шапками закидывать, бунтовщики, летя на волне успеха, опрокинули и выгнали обратно в Мегрелию пинками. Та же участь постигла и отряд дворянского ополчения из Имерети. Теперь князья уже мечтали только о том, чтобы вмешалось правительство, но в Тифлисе, неплохо понимая расклад, медлили, давая возможность гурийской элите понять, с чем можно шутить, а с чем не очень. Только в сентябре в Гурию вступил еще один отряд регулярных войск, 211 штыков во главе с капитаном Шавгулидзе, после чего в решающей стычке около Озургети мятежники, наконец, потерпели поражение, потеряв и самого талантливого своего лидера, некоего Абеса Болквадзе. Современные грузинские историки пишут, что он «был убит без суда», но представить себе правильное судопроизводство на поле боя я лично затрудняюсь. На этом все кончилось. Начались разборы полетов. 52 активных бунтаря угодили в Кутаисскую тюрьму, 17 из них были приговорены к повешению, остальные к каторге. Однако Николай I, высказавшись в том смысле, что «не эти бедняги виноваты, не их и наказывать», смертные приговоры не утвердил, заменив и петли, и каторгу ссылкой на «вольное поселение». Гурия вновь присягнула на верность Империи. И что интересно, спустя 13 лет, когда турки вторглись в пределы России, рассчитывая на поддержку обиженного, по их мнению, местного населения, никакой поддержки они не встретили, даже со стороны рода Гуриели, которым, казалось бы, сам Бог велел. Но об этом уже рассказано в предыдущей главе.