Безмолвная ярость
Шрифт:
Наше воссоединение выглядело натужным. Камиль, как и я, не хотел огорчать Мод, и мы попытались исправить ситуацию. Когда тетя сказала, что хочет отдохнуть в своей комнате, именно я предложил брату пойти на этот пляж. Не знаю, почему мне пришла в голову эта идея. Возможно, я хотел еще раз укрыться в прошлом, чтобы не сталкиваться с настоящим.
Камиль вытаскивает пачку испанских сигарет неизвестной мне марки. Несколько минут мы молча курим, наблюдая, как волны разбиваются о скалы. Я хотел бы сидеть так часами. Хотел бы остановить время. Как ни странно, я больше не злюсь на Камиля. Наблюдаю за ним краем
– Мне очень жаль Нину, – наконец выпаливает он.
Я не сомневаюсь в искренности брата, потому что видел, как его потрясла эта новость.
– Хотел бы сказать, что все наладится или что-то в этом роде, но сам не слишком в это верю. Даже наш адвокат считает, что ситуация непонятная.
Камиль сминает сигарету и проводит рукой по волосам; раньше он никогда не носил таких длинных. Достает новую сигарету, но не закуривает, просто постукивает ею по ладони.
– Помнишь Кассандру?
– Кассандру?
– Маленькая рыжеволосая девушка, очень милая, с которой я встречался однажды летом. Мне тогда было шестнадцать.
– Смутно.
– Я тайком приводил ее домой. Мод в то время шпионила за мной – ей не нравилось, что я тусуюсь с девушками. Это было последнее лето перед смертью дяди.
– Почему ты рассказываешь о ней?
– Сам не знаю. Стараюсь уцепиться за счастливые воспоминания… В конце концов, у меня их не так много.
«У меня тоже…» Если подумать, летние каникулы на Антибе – кусок счастья. С дядей и тетей я вновь обрел беспечность, которую ребенок никогда не должен терять. Дни проходили в праздности, в праздности без реальной цели. Мы вставали поздно. В спальне я слушал записи «Дайр стрейтс», Леонарда Коэна и Джоан Баэз. Камиль заполнял карандашными набросками толстые альбомы для рисования, которые всегда таскал с собой. Изнемогая от жары, мы часами бездельничали в шезлонгах, расставленных под деревьями в саду, или купались. Плавал я плохо, по-собачьи, барахтался, как лягушонок, но мне казалось, что вода очищает меня от таинственной скверны. В те, пусть и ужасно обыденные, моменты у меня было ощущение, что потребовалась бы самая малость, чтобы научиться чувствовать счастье.
– Знаешь, Нина иногда звонит мне, – продолжает Камиль, не глядя мне в глаза, но я знаю, что он чувствует мое удивление.
– И о чем она с тобой говорит?
Брат делает неопределенный жест рукой.
– О мельнице, о тех временах, когда все мы еще жили вместе… В общем, говорит она, а я слушаю. Она рассказывает забавные истории о семье, а потом спрашивает, помню ли я их. Я отвечаю «да», но на самом деле в голове сплошной туман. Как будто… – Он внезапно начинает колотить себя кулаком по голове. – Как будто что-то там сломалось.
– Ничего не сломалось, Камиль. У меня тоже не так много воспоминаний о том времени.
– Ты моложе меня на три года.
– Возможно, но дело не только в этом.
Камиль смотрит в сторону горизонта и щелкает зажигалкой. Я чувствую, что он хочет поговорить со мной так, как никогда не говорил, но не находит слов.
– Как до этого дошло?
– О чем ты?
– Обо всем. Мы двое, семья, твоя мать… Я никогда не знал, как найти свое место, Тео. Я чувствую себя полным дерьмом… Что, черт возьми, я мог сделать после папы? Кому по силам соперничать с великим Йозефом Кирхером?
– Не говори так, Камиль. У тебя был дар к рисованию и живописи. Да, у тебя была душа художника.
– И посмотри, на что я ее употребил… Я не представлял себе будущее таким. Получается, полжизни я строил мечты, а другую половину хоронил их. Ты справился лучше… Тео, фотограф звезд!
– Прекрати, прошу тебя! Мне плевать на эти фотографии. Их мог бы сделать любой.
– Брось…
– Почему ты добиваешься запрета на выставку и публикацию книги?
Камиль пожимает плечами, как нашкодивший ребенок, которого поймали «на месте преступления».
– Сам не знаю.
– Не держи меня за идиота.
Он машинально проводит рукой по волосам, убирая их со лба.
– Я не желаю, чтобы посторонние люди увидели эти фотографии, пришли и начали совать нос в нашу жизнь… Иногда хочется полистать семейный альбом с любительскими фотографиями, а не гребаную книгу произведений искусства. Ты понимаешь?
– Это папина работа, нельзя спрятать ее от мира.
– Мы хорошо справлялись с этим больше тридцати лет. Ты не мог подождать еще несколько десятилетий? Думаешь, Нина была вне себя от радости при мысли об этой выставке?
– Мама что-то тебе…
– Нет, но я полагаю, она предпочла бы сохранить воспоминания для себя. Тебе следует быть более осторожным с другими людьми, Тео. Мир не вращается вокруг твоей маленькой персоны.
Я чувствую, что Камиль нервничает. Вижу, как дрожат его руки. Он сжимает кулаки, чтобы я не заметил.
– Камиль, ты чист?
Он усмехается.
– Вопрос вопросов… Я был уверен, что ты непременно об этом спросишь.
– Я беспокоюсь о тебе.
– Беспокоишься… – повторяет он насмешливо.
– Я серьезно.
– Если действительно хочешь знать, я уже год как пью, и много, но все остальное бросил. Сам видишь – делаю успехи: из наркомана стал алкоголиком…
Узнаю Камиля. Иронию он пускает в ход, когда хочет разрядить неловкую ситуацию. Я делаю паузу.
– Меня не было рядом, и я об этом сожалею. Я должен был сделать больше, чтобы помочь тебе выбраться.
– Думаю, если я и научился в жизни чему-то, так это тому, что мы сами несем ответственность за происходящее с нами. Выбор есть всегда. Никто не заставлял меня жрать эту дрянь…
– Тебе следовало остаться со мной и Ниной. Мы могли бы помочь друг другу.
Он качает головой, как человек, давно утративший иллюзии.
– Нет, Тео. Мне не в чем винить Мод или дядю. Они хорошо меня воспитали. Сделали все, что могли, чтобы я выжил. Многие дети были куда несчастнее…
Камиль не смотрит на меня, не спуская глаз с линии горизонта, за которую цепляются несколько усталых облаков.
– Кажется, пора домой, – наконец говорит он. – Пляж меня угнетает. И зачем только я вернулся в Антиб, где чувствовал такую боль… Ты знаешь, каково это. Если мы не знаем, куда идти, всегда возвращаемся на место преступления.