Безмолвная ярость
Шрифт:
Внезапно лицо Мод темнеет.
– Подожди, Тео… Ты думаешь, у Нины были отношения с этим мужчиной? Ты поэтому задаешь все эти вопросы?
– Еще недавно я мог поверить в подобное, но теперь все изменилось. Нина как-нибудь связана со Швейцарией?
– Швейцарией?
– Далленбах – швейцарец.
Она качает головой.
– Кажется, нет. Я помню, что Йозеф несколько раз ездил по работе в Женеву или Лозанну… Твои родители путешествовали, когда ты был маленьким; возможно, они бывали там, но не более того.
Я разочарован. Я надеялся, что Мод расскажет мне больше, но не остановлюсь на достигнутом.
– Нина посещала психиатра?
– Даже если и так, я бы тебе не сказала. Ты не имеешь права… не имеешь права копаться в жизни матери.
– Мод, она в больнице. Она не произнесла ни слова с момента нападения, не смогла даже шага сделать самостоятельно, когда полиция задержала ее. Поэтому я считаю, что имею право и обязан задавать вопросы.
– Мы с Ниной не говорим о подобном.
– Ты ее золовка и лучшая подруга. С кем она могла бы поговорить о таком, кроме тебя? Если у Нины есть психологические проблемы, ты должна мне сказать. В любом случае полиция в конце концов узнает об этом…
Мод машинально теребит завязки жилета и отвечает не сразу:
– Никого она не посещала…
Я снова кладу руки на шкатулку, поворачиваю ключик, с трудом приоткрываю крышку и вижу чехол из войлока, вересковую курительную трубку, шомпол для прочистки, черную лакированную зажигалку. Эти вещи принадлежат другому миру, далекой вселенной, в которой мне больше нет места.
– Эта шкатулка всегда тут жила, – сообщает Мод.
– Знаю.
– Мы привязываемся к вещам… Раньше я ненавидела запах этих трубок.
– Почему Камиль переехал жить к тебе, когда ему было девять лет?
– Камиль!.. Ты и его хочешь впутать в эту историю? Намерен взбаламутить все наше существование?
– Я много чего должен был сделать раньше.
– Хорошо, раз ты хочешь… Тогда нам казалось, что так будет лучше для всех.
– Лучше для всех или для Нины?
– Годы после смерти Йозефа были для нее очень тяжелыми. Она чувствовала себя опустошенной, подавленной повседневностью. Тебе было пять лет. Ребенок в этом возрасте требует много времени и энергии. Камиль был добрым, но вспыльчивым. Нина не могла заботиться о вас двоих. И потом…
Мод умолкает.
– Что – потом?
– Мы с твоим дядей подумали, что забота о ребенке пойдет нам на пользу.
– Вам «на пользу»? Вы ведь никогда не хотели иметь детей. Я считал, ты была против идеи переезда Камиля к вам.
Она устало качает головой.
– У меня никогда не было детей не потому, что я их не хотела. В тридцать лет мне сделали операцию по удалению кисты яичника, возникли осложнения… Серьезные. Два года спустя пришлось согласиться на тотальную овариэктомию.
Я застываю с открытым ртом.
– Прости, Мод. Я бы никогда не подумал, что…
– Ты не мог знать, – сухо произносит она, вставая с дивана. – Не будем больше об этом говорить. Пойду приготовлю чай.
Прежде чем я успеваю добавить хоть слово, Мод исчезает из гостиной. Я чувствую себя паршиво из-за того, что затронул больную тему и подтолкнул ее к откровенности. Тем не менее за чувством вины скрывается эгоистичное чувство удовлетворения: я узнал новую информацию. У меня есть подтверждение того, что моя мать была в бедственном положении после ухода Йозефа и не могла заботиться о двух детях. По правде говоря, я сомневаюсь, что она была способна заботиться обо мне.
Я выхожу на улицу выкурить сигарету и позвонить Матье, который оставил мне два сообщения.
– Сегодня утром в галерею приходил журналист.
– Чего он хотел?
– Номер твоего мобильного. Я, естественно, не дал и выставил его.
– Видишь, будет много статей, но не тех, о которых мы думали…
– Ты все еще в Авиньоне?
– Нет, приехал к тетке в Антиб.
Матье ничего не говорит, но его молчание звучит как упрек. Или мне кажется?
– В любом случае в Авиньоне мне делать нечего. Нину я увидеть не смогу, и уж точно не найду ответов на свои вопросы…
– Какие ответы?
– Мне нужна правда; хочу знать, что скрывает моя мать.
– Почему ты так уверен, что она что-то скрывает?
– Потому что мы не пытаемся убить человека без причины. Ее семейная история совсем не ясна. Я больше не верю во всю ту чушь о родителях и детстве, которую мне скармливали. Удивляюсь, как я мог все это проглотить… Моя тетя что-то знает, но пока молчит. Ничего, в конце концов я обязательно все выясню.
Когда я возвращаюсь в гостиную, Мод сидит перед чашкой чая и выглядит еще более подавленной. Я чувствую укол в сердце. Стать вестником плохих новостей мне было недостаточно, заодно разбередил старые раны… Она жестом приглашает меня сесть. В этот момент перед домом раздается рычание двигателя. Я подхожу к окну, отдергиваю занавеску.
Мотоцикл – красно-белая спортивная модель – только что въехал на усыпанную гравием подъездную аллею и остановился возле бассейна. Я никогда не видел эту роскошную игрушку, но наездник может и не снимать шлем – я знаю, кто он. Мод присоединилась ко мне у окна.
– Я должна была предупредить тебя… Камиль вернулся. Он живет здесь уже месяц.
Я смотрю на нее совершенно ошеломленный. Она кладет руку мне на плечо и добавляет:
– Главное – ни слова о том, что я тебе рассказала. Он ничего не знает. Это причинило бы ему слишком сильную боль…
9
Голубое небо затянуло облаками, и оно стало серо-розовым. Мы с Камилем сидим на скалах, смотрим на окруженную соснами бухту. Туристы здесь редкость. Уголок все еще дикий. К нему ведет длинная благоустроенная прибрежная тропа, огибающая мыс. Раньше нам приходилось тащиться вокруг, чтобы добраться сюда. С несколькими приятелями, которые приезжали только на лето, мы проводили целые вечера на этом маленьком пляже, пили пиво и курили. Мне кажется, что с тех пор прошла целая вечность.