Безмолвный
Шрифт:
Я знаю, почему ты сорвался, почему заказал скотч. Знаю. Я почувствовал то же самое – ужас. Видеть то, чего на самом деле нет. Я знаю, каково это. Но чего я так и не могу понять: почему, испугавшись, первым же делом после заказа выпивки ты сообщил мне, что мы не друзья. Это что – приступ честности? Или на долю секунды соскользнула твоя броня, дав крохотный намек на то, что я на самом деле не знаю ничего о том, что творится в твоей голове, не знаю тебя настоящего? Что я не узнаю этого никогда?
Что ж, в итоге оказалось действительно так. Я понятия не имел, что ты это сделаешь. Никакого.
– Я знаю тебя настоящего, - говорю я тебе. Мы уже снова на Бейкер-стрит. Я смотрю в окно, ты сидишь
– На сто процентов? – спрашиваешь ты, как будто бросая вызов. Как будто это невозможно. Невозможно узнать тебя настолько хорошо. Как будто хочешь внушить мне мысль, что я могу ошибаться, что ты – обманщик, подделка. Ты эту цель преследовал? Поэтому заявил, что мы не друзья? Потому что уверен, мне никогда не светит понять тебя до конца, тебя и твой чертов сложный великолепный разум, твое серое вещество? Тебе было нужно, чтобы я считал тебя прохвостом, чтобы избежать дальнейших трудностей? Господи. Слишком много предположений.
– Я прослежу, чтобы с тобой ничего не случилось, - говоришь ты. Но это уже другое воспоминание. Это что-то вроде извинения, седьмого или восьмого подряд. Не только за те слова у камина, но и за то, что позже ты запрешь меня в проклятой лаборатории и будешь наблюдать, как я от страха теряю рассудок. Когда ты это говоришь, я еще не знаю о предстоящем эксперименте. Я тогда не сложил два и два. Но уже тебя простил. Ты должен был это понять. Я уже прекратил на тебя злиться.
– Я скорее умру, чем допущу, чтобы с тобой что-то случилось, - это ты мне тоже говоришь.
Игра контрастов, радость и боль – этот номер, эти воспоминания. Все связалось в один тугой узел. Чуть потянет свежевыпеченным хлебом, и вот я здесь. Радостное предвкушение утром, мучительная ночь в одиночестве, рана в груди, сначала крохотная, все разрастается и разрастается, а потом – ночь вместе, и ты сидишь на кровати рядом со мной, ты говоришь, и раны мои затягиваются. Затягиваются от твоих слов.
Оказывается, слова все-таки для меня важны. Действительно важны.
Я отправляюсь в кровать полностью измученный. Наркотик и пережитый ужас меня вымотали. Завтра мы едем домой. Все закончено, ты распутал дело. Все, конец. Мы проснемся утром, позавтракаем и уедем. Мне хочется записать все сейчас. Дело выдалось интересным, я уже предвкушаю комментарии в блоге. Но голова гудит, и все, что мне нужно, – спать. Ты весь вечер бросаешь на меня странные взгляды. Сил анализировать их у меня нет. Ты испытываешь сожаление, искреннее сожаление. Не только за брошенные тобой слова, как я теперь понимаю. Но тогда я этого не знал.
Ты уже переоделся в пижаму. Прошлую ночь ты не спал. Бродил по Дартмуру, наблюдал, анализировал до тех пор, пока ужас не улегся в крови. Ты, должно быть, страшно вымотан.
Но ты все равно аккуратен, твои движения четко выверены. Вешаешь рубашку и брюки. Смахиваешь с туфель пыль, как обычно. Потом подходишь и садишься на мою постель. Ты так близко, что на какую-то долю секунды кажется, что ты собрался меня поцеловать. Выброс адреналина в кровь, сердце колотится где-то в горле. Что? Что ты делаешь, Шерлок? Я не спрашиваю. Ты сидишь на моей кровати. Я смотрю на тебя. Я жду. Чувствую, что вспотели ладони.
Что делать, если ты меня поцелуешь?
Словно вся жизнь вдруг проносится перед глазами. Что мне делать? Смотрю на тебя, в твои глаза. Ты глядишь на меня, как будто я – самое ценное для тебя, как будто сейчас откроешь мне свое сердце. Я знаю, что ты не собирался этого делать, Шерлок. Знаю, что нет. Конечно, мы друзья. Ты был парализован ужасом, знаю. Я тоже это пережил. Хочешь сказать, что любишь меня, по-своему? Я знаю. Я тоже тебя люблю. Мы друзья, мы лучшие друзья. Ты – самый главный человек в моей жизни. Шерлок. Так неужели нам
– Нет никакой собаки, - говоришь ты.
Смотришь так серьезно, как будто тебе необходимо меня убедить, как будто это отчаянно важно. Как будто я могу тебе не поверить.
– Знаю, - отвечаю я. Я ее застрелил. Нет больше никакой собаки, ни чудовищной, ни обычной.
– Наркотик все еще у тебя в крови. Если тебя что-то напугает, ты снова можешь потерять голову от ужаса. Тебе нужно твердо в это поверить, Джон. Собаки нет.
– Я верю.
– И никаких других чудовищ на болотах тоже нет, - ты смотришь вниз, на секунду приклеиваешься взглядом к пуговицам моей пижамы. Тебе неловко. Ты чувствуешь вину за эксперименты, за свои слова о том, что я тебе не друг. За то, что причинил мне боль. За что-то еще? Может быть, ты знал, уже тогда знал, что уйдешь из моей жизни вот так. Может быть, ты знал, чем все это должно было закончиться.
Я знаю, что на болотах нет никаких чудовищ. В этом номере только ты и я. Ты и я. Это само по себе достаточно опасно.
– Уверен, что где-то по соседству есть убийцы. С точки зрения статистики, это вполне вероятно, - признаешь ты и снова смотришь мне в лицо. Ты так серьезен. И печален? Похоже. Почему ты печален, Шерлок? Или я всего лишь воображаю это, оглядываясь назад?
– Но я не допущу, чтобы с тобой хоть что-то случилось, - ты произносишь это с такой горячностью. Как будто действительно можешь меня уберечь, как будто в твоих силах предотвратить самое худшее. Что ж, почем мне знать. Возможно, это и правда тебе под силу. И в ту ночь, в ту ночь в Дартмуре, я понимал, это твой способ меня защитить.
– Ты должен знать, Джон, должен мне верить. Я скорее умру, чем допущу, чтобы с тобой что-то случилось. Я могу обойтись без сна. Я буду рядом.
Он сидит на моей кровати. Так близко, что мне кажется, Он может меня поцеловать.
Именно тогда слившиеся воедино запах хлеба и чувство того, что сердце ноет, начинают меняться. Запах остается прежним, меняется второе – теперь ноет совсем по-другому.
Ты готов не спать ради того, чтобы мне не стало страшно. Ты не будешь спать, чтобы, если вдруг ветви деревьев застучат по окну от порыва ветра, или запоздавший постоялец прошаркает тапочками по коридору, я помнил и знал в глубине сердца, что ты – рядом, что ты защитишь меня от любых привидевшихся мне чудовищ. Ты сожмешь мое плечо, успокоишь, и я снова смогу уснуть. А если вдруг накатят видения, если вдруг мне померещится за окном что-то ужасное, ты просто скажешь: «Я здесь, Джон, я смогу тебя защитить». Потому что мы друзья, и потому что ты чувствуешь себя виноватым. Теперь ты – мой ангел-хранитель, так? Мне не нужен ангел, Шерлок. Я прекрасно обходился без него. У меня был ты.
Я тронут твоим предложением. А еще у меня явно нелады с головой. Как и у тебя.
Это именно то, на что друзья готовы пойти ради друг друга: они готовы умереть, но не позволить причинить другому вред. Жизнь за жизнь. Я бы сделал для тебя то же самое. Без колебаний. Ты же знаешь. Но я не смог, и что-то случилось. Ты случился. Ты приложил все усилия, чтобы я не смог тебя остановить. Я готов был умереть, но вот он я, здесь.
Но я всегда могу вернуться, назад в Дартмур, в «тогда», где мои трагедии еще не начинали разворачиваться. Я могу вспомнить, каково это – быть в блаженном неведении, не знать о них. Вспомнить, каково это – слышать твое дыхание, когда ты лежишь рядом и, может, спишь, а может, нет. Это Дартмур, и самое худшее, что со мной пока случилось – ты заставил подумать, что я только вообразил себе нашу дружбу. А ты сидишь на моей кровати и пытаешься меня успокоить, дать мне чувство защищенности.