Безмятежные годы (сборник)
Шрифт:
Танька Грачева не выдерживает.
– Еще бы, у нее есть такие великолепные заметки, – фыркает она.
Но Андрей Карлович перебивает ее.
– У нее есть… вот тут, и очень много, – ударяет он коротышкой-рукой по своему большому выпуклому лбу.
Теперь я стала знаменитостью, на меня показывают пальцами.
– Видишь, у этой ученицы «двенадцать» у Андрея Карловича.
– Ну-у?! – удивленно тянется в ответ, и любопытные очи впиваются в мою, сделавшуюся исторической, физиономию.
Да, это случай, еще не записанный в гимназической летописи. Рада я страшно.
По всем остальным предметам тоже по «двенадцать» нахватала. Благодаря немецкому через Зернову перескочила:
Почти сейчас же вслед за этим начались экзамены, сперва письменные, потом и устные по всем предметам. Чудесное время! Тревожно-радостное, вечно приподнятое настроение, все время ждешь чего-то, и все кругом тоже ждут и чему-то радуются.
Бедная Вера, но как ужасно отражаются на ней экзамены: лицо у нее сделалось прозрачно-бледное, ни кровинки, глаза стали еще больше и такие туманные, под ними легли широкие черные тени. Теперь у нее лицо христианской мученицы, исстрадавшееся и печальное. Напролет просиживала она все ночи, правда, зато на экзамене ниже «двенадцати» у нее отметки нет, но, Боже, какой дорогой ценой покупает она это! Отчего не могу я отдать ей частичку своего несокрушимого здоровья, немножко и памяти своей, чтобы ей, бедненькой, не просиживать столько тяжелых часов? Вот я через какую болезнь прошла – и ничего, как с гуся вода. А она-то, несчастная!
К нам с ней в гимназии все чрезвычайно мило относятся. Клеопатра Михайловна страшно о нас заботится, а Андрей Карлович на каждом экзамене сейчас же говорит преподавателю:
– Мы прежде всего вызовем госпожу Смирнову и госпожу Старобельскую, они такие слабенькие.
– А что, разве госпожа Старобельская еще не совсем оправилась? – вполголоса осведомляется у него по этому поводу Светлов, останавливая свой взгляд на моей неприлично розовой для «слабенькой» физиономии.
– Да, видите ли, она перенесла такую серьезную болезнь, и потом она такая впечатлительная, нервная, пусть лучше скорей идет домой и отдыхает.
– Конечно, пожалуйста, – соглашается тот.
И вот на каждом экзамене в первую голову выступаем мы обе. Мне даже совестно немножко. Танька не может не пошипеть по такому, по ее мнению, удобному случаю. Ведь предложи ей идти отвечать первой, ни за что не согласится – ни она, да никто вообще, все этого страшно боятся. Вначале гораздо больше спрашивают, еще экзаменаторам не надоело, они не обкушались еще ученических ответов и потому, обыкновенно, по косточкам всю переберут, но известно – в чужой руке калач велик.
– Уж пошли в ход наши светила, – ехидно шипит Грачева. – Бедная хворенькая! Подумаешь! Еще Смирнова хоть похожа на больную, а та-то, та, как кумач красная, здоровехонькая, а тоже на положении слабенькой. Верно, еще и весь будущий год помнить будут, что она когда-то прихворнула, и на этом основании станут всевозможные льготы давать. Так немудрено хорошо учиться! – негодует сия очаровательная особа.
Как только нас отэкзаменуют, сейчас же Андрей Карлович домой гонит. А тут-то самое интересное, посидеть бы да послушать. Ни-ни!
– Марш скоренько домой! – командует он.
– Идите, идите живо отдыхать! – чуть не в спину выставляет Клепка.
– Я бы советовал отэкзаменовавшимся идти отдыхать, – не называя имен, рекомендует Дмитрий Николаевич.
Господи, и он! Какие же они все милые! Нас ведь так много, а все-таки у них хватает внимания и заботливости для каждой.
На предпоследнем экзамене бедная Верочка
– Верочка, милая, у меня к тебе большая просьба, если ты любишь меня, то не откажешь. Обещай, что исполнишь.
– Если могу, то с радостью все для тебя сделаю, моя маленькая, но, не зная, все же обещать не могу. Что же такое?
– Верусенька, и я, и мама, и папа тоже просил передать, мы все просим, чтоб ты с нами на дачу поехала. Я так буду рада. Для меня твое общество такое счастье: разговаривать, читать с тобой! Мы много будем читать и потом делиться мыслями, впечатлениями, рассуждать. Около тебя и я стану лучше, умней, развитей, ты так нужна мне! Милая, пожалуйста! – горячо обнимала я ее.
– Ты знаешь, Муся, что я крепко, всей душой люблю тебя, люблю и маму твою, с вами двумя где-нибудь в тихом уголке, где нет ни ваших родных, ни ваших знакомых, я бы с удовольствием провела несколько месяцев, отдохнула бы и телом, и душой, это несомненно. Но ведь вы едете не в тихий уголок, а в веселое пригородное дачное место, куда к вам будут приезжать все, составляющие ваш постоянный кружок. Я уже говорила: слишком я неподходящая, унылая, не светская. Но тут не в одном этом дело. Моя привязанность к тебе настолько сильна, что я, может быть, сознавая все только что высказанное, все же смалодушничала бы, не устояла и соблазнилась бы твоим приглашением. Но есть еще и другая важная причина. На каникулы я получила место, чудесное место, о котором и мечтать не смела: 50 рублей в месяц, что за лето составит 150 рублей. Ведь это целое состояние! Притом же жить в имении, в самой настоящей деревне, с лугами, озером, лесом, чистым сосновым воздухом. Сколько лет уже тянет меня в настоящую, живую природу, о которой я так мечтаю! Я ведь знаю ее только по книгам да по запыленным городским садам, с их серой печальной растительностью. Мне кажется, когда я глубоко вздохну чистый воздух полей, у меня там в груди все заживится, стихнет и эта вечная ноющая боль в боку, перестанет постоянно першить в горле, обновится, переродится все внутри. Увидишь, я поправлюсь. Там хороший стол, молоко, яйца – все то, что мне постоянно предписывают. Правда, придется заниматься: у этих помещиков пять человек детей, и всех учить нужно, но ведь нельзя же даром хлеб есть. Подумай, ведь 50 рублей! Сколько в силах я заработать зимой? Восемь, самое большее двенадцать рублей в месяц, а здесь целых 50!
– Верочка, но ведь ты совсем не отдохнешь, пять человек, это ужасно!.. Тебе необходим полный покой, ты так слаба, так переутомлена, – чуть не со слезами протестую я.
– Что же делать, всего найти невозможно, я должна зарабатывать, чтобы учиться дальше, пойти на курсы.
– Ты на курсы собираешься?
– Конечно. На медицинские, это моя заветнейшая мечта. Ах, Муся, какой это светлый, манящий путь. Сколько на нем можно принести пользы, облегчить, утешить! Скольких несчастных поддержать! Подумай, ужас матери, у которой умирает ребенок, и она не имеет средств спасти его. Или мать больная, без медицинской помощи умирающая среди нищеты и оставляющая на произвол судьбы ребенка. Господи, как ужасна жизнь этих сирот-детей! Что перестрадает их бедное сердце! В самый глухой уголок, в самый темный подвал, в самые развалившиеся лачужки – вот куда пусть идет врач! В богатых квартирах их и без того довольно! Туда внесет он радость и надежду, а какое громадное счастье вынесет он оттуда в своем сердце.