Безмятежные годы
Шрифт:
Володе, видимо, очень нравится Люба, он все к ней подсаживается и, со свойственному ему обыкновению, поддразнивает ее… Ишь ты, меня предостерегал от влюбленности, a сам тоже в сердцегрызы записался!…
– Любовь Константиновна, позвольте вам задать один нескромный вопрос, - обращается он к ней.
Люба несколько смущена:
– Пожалуйста!
– Ваше сердце свободно?
– таинственно наклоняется он к ней.
Люба краснеет, a в глазах Володи прыгают плутоватые огоньки.
– Вы свободны от прежнего увлечения, от прежнего
Глаза Любы смелее, но с искренним удивлением поднимаются на него.
– Прежнего увлечения?
– переспрашивает она его.
– Да, я подразумевал ваше увлечение мадемуазель Терракоткой? (См. «Веселые будни. Из воспоминанйи гимназистки» того же автора).
– Ах, вот вы о чем!
– Люба искренно хохочет.
– Я-то все еще люблю ее, но она - увы!
– изменила мне: вышла замуж.
– Вышла замуж?
– радостно переспрашивает он.
– Великолепно! Я так и знал. Меня не могло обмануть предчувствие, как только я ее увидел, сейчас же решил: это она, Терракотка мадемуазель Снежиной. Ведь она - черная?
– Черная.
– Толстая?
– Нет, тонюсенькая.
– Ну, это пустяки, с тех пор под солнцем юга могла и располнеть, ведь, как известно, от тепла все тела расширяются. Косая?
– Как косая?!
– возмущается Люба.
– Прямехонькая, с прелестными большими черными глазами.
– Да, да, черные глаза, большие, - подтверждает он.
– Конечно, она самая. A что косит, это тоже дело наживное: она, очевидно, страшно ревнива, и вот в то время, как один глаз - правый - якобы равнодушно обозревает местность прямо перед собой, левый - напряженно следит за любимым мужем, за - дюша мой, Карапэт Карапэтыч.
Володька красноречиво скосил левый глаз, отчего физиономия его приняла такой нелепо-свирепый вид, что мы так и покатились от хохота.
– Так вот, представьте, какая неожиданность: однажды я совершенно случайно попал в вагон в общество вашей мадемуазель Терракот, ныне мадам Начихал-Наплевадзе. Увидел толстую, косую, неуклюжую, черную армянку и вспомнил вас: «это она», - мысленно сказал я себе…
– Мерси, очень любезно, - перебивает, смеясь, Люба.
– То есть вы меня не так поняли или, вернее, не дали мне договорить: «Это она, - думаю я, - «сымпатый» Любовь Константиновны». Я сделался весь внимание, так как, видите ли, я сразу сообразил, что когда-нибудь смогу доставить драгоценные сердцу вашему сведения, доложив вам о нашей встрече…
Раз усевшись на своего любимого конька и заведя свою дразнильную машину, Володя все больше входил в азарт. Какие только нелепейшие и разнообразнейшие штучки ни были преподнесены нам под псевдонимом злополучной ех-Терракотки и ее дражайшей половины! Посыпались и армянские загадки одна глупей и бессмысленней другой.
– Ну-ка, a отгадайте мою не армянскую загадку, - предлагает Тишалова.
– Какое животное может провалиться в свою собственную середину?
Вот странно, отгадали только мамочка и я, a так просто: корова, ее середина - ров, в который она вся - целая и провалиться может.
– Еще, еще, еще что-нибудь, - просили Шуру.
– У ворона два, y человека одна, y гуся и свиньи ни одного. Что это такое?
Эту загадку несколько человек отгадали - буква О.
– Господа, a когда же гадать? Непременно нужно. Как же в сочельник да не погадать, - предлагает кто-то.
– Да, да, - подхватывают голоса.
– A как?
– Прежде всего бежим на кухню, - предлагает Ира Пыльнева.
– и пусть каждый вытащит, не глядя, первое попавшееся полено: каково оно будет, таков будет будущий муж или жена.
– Отлично!
– A потом лодочки пускать, имена поджигать.
– A потом всей компанией на улицу имена спрашивать, - предлагает Володя.
Летим в кухню, вооружаемся поленьями, стараясь по ним создать образ своей будущей дражайшей половины.
Бедная Люба! Будущее сулит ей мрачные перспективы: что-то кривое, шероховатое, верно супруг ее будет злющая-презлющая кривуля. Полено Шурки Тишаловой довольно презентабельное в смысле стройности, но торчат три заковыристых сучка.
– Ничего, обтешем, - заявляет она.
Мое полено тоненькое, длинное, как для полена, так, пожалуй, даже изящное.
– Ишь ты!
– не может пропустить случая Володя: - какого себе моя сестричка франтика выискала. A что?
– шепчет он мне в самое ухо, - теперь сама видишь, я был прав: это никто, как Коля Лив…
– Пошел вон!
– опять туряю я его.
– Вот на свою суженую лучше посмотри, вся на левый бок съехала. Еще такую поискать тебе придется. Впрочем, не надо искать, я тебе достану. Милый Володечка, будь отцом родным, женись ты на нашей преподобной «Клепке»… Коли уж тебе на роду кривая написана, возьми нашу, тебе ведь все равно, a доброе дело сделаешь.
– Правда, правда!
– одобряют Люба, Ира и Шура.
– Владимир Николаевич, пожалуйста!
– несется со всех сторон.
Следующий гадальный номер - пускаем на воду лодочки с зажженными свечками. Володька незаметно все норовит толкнуть мою с расчетом, чтоб она подожгла бумажку с Николаем. От его чрезмерных усилий скорлупка, подойдя уже совсем близко к записочке, благодаря данному ей резкому толчку, накреняется, зачерпывает воды и бултых ко дну. Зато его лодочка сожгла всю Клеопатру.
– Ура!.. «Клепку» испепелило пламя Владимира Николаевича!
– смеются кругом.
Накинув шубки и платочки на голову, мы шумной, беспорядочной компанией стремглав несемся вниз по лестнице на улицу - спрашивать имена. Холодно, морозно, светло.
Самая настоящая рождественская ночь. Прохожих мало.
– Вот извозчик, я y него спрошу имя, - говорю я.
– Извозчик, как тебя зовут?
– обращаюсь я к молодому толстому парню, сидящему на козлах.
– Кучкин, Митюха, из пскопских, - флегматично заявляет он.