Безмятежные годы
Шрифт:
– Гадость ты этакая !
– смеюсь я.
– Ведь ты чуть-чуть меня насмерть не испугала.
– Да, Муська струсила! Смотрю - пятится, пятится. A компаньона моего не узнаешь?
– спрашивает она.
– Кто же больше, как не Пыльнева, ведь y нас всего две таких сумасшедших и есть.
– Я в восторге.
– Ради Бога, не уходите и не раздевайтесь, я сейчас пришлю Володю, поинтригуйте и его!
– прошу я.
– Володя !
– лечу я в столовую.
– Выйди на минутку, тебя тоже видеть хотят, - и уже в дверях коридора,
– Ну-у?!
– негодует он.
– Право, честное слово!
Володя подтягивается и выходит с грозным видом. Я становлюсь между шубами.
– Что угодно?
– холодно спрашивает он.
– Позвольте представиться: Громкалов, - говорит Тишалова.
– Грязев, - рекомендуется Пыльнева.
Как по команде оба шаркают; рыжая и серая лапы одновременно тянутся к Володе. Его коробит, и он не знает, подать свою или нет; все-таки не дает.
– Как?
– восклицает пальто.
– Вы отказываетесь пожать наши честные руки?
Володька злится.
– Я привык подавать руку только воспитанным людям, протягивать же ее в перчатке считается неприличным, как тоже совершенно неприлично стоять в комнате в фуражке, да еще при даме, - тычет он негодующим пальцем в мою сторону.
Володя, забыв про мои «без двадцати минут», сразу миновав звание барышни, возвел меня в «дамы». Я тихонько фыркаю в папины еноты.
– Но, мне кажется, фуражка и перчатки такие вполне приличные принадлежности туалета… - начинает опять студент в пальто, но шинель перебивает его:
– Что собственно шокирует вас в наших головных уборах? Все это в сущности такая условность. На востоке, например, всегда ходят с покрытыми головами.
– Да, но мы живем на западе, - холодно и назидательно отчеканивает Володя.
– Виноват, - мягко продолжает студент: - Россия занимает восточную часть Европы и не причисляется к западноевропейским державам…
Володя все больше краснеет и все сильнее злится.
– Я думаю, вы, собственно говоря, явились сюда не для того, чтобы обсуждать этнографическое и политическое положение России, a потому, если вам больше нечего сказать, мы вас не задерживаем.
– Виноват, еще минуточку, - протестует студент.
– Эта особа - указательный палец направлен в меня - ваша супруга?
У Володи от негодования вылезают глаза на лоб, я фыркаю в шубу сильней и сильней.
– Вы что это, кажется, позволяете себе издеваться?
– грозно вопрошает он.
– Боже сохрани!
– мягко, вкрадчиво вмешивается студент в пальто.
– Но как вы сказали: «при даме», то мы подумали… Извините… - мямлит он.
– Мы так бесконечно счастливы, что ошиблись, - подхватывает радостно его спутник: - потому что, откровенно говоря, цель нашего прихода именно сия очаровательная особа.
– Серый палец снова направлен на меня.
– Мы умоляем y вас ее руки, и, если помехой к этому великому счастью могут служить наши перчатки и головные уборы мы, не задумываясь, готовы принести их на алтарь любви.
В ту же секунду рыжая и серая перчатки шлепаются к моим ногам; как по сигналу, обе правые руки высоко приподнимают фуражки, в то время, как обе левые поспешно срывают усы и тоже высоко держат их. Шура с Ирой, низко кланяясь и галантно расшаркиваясь, склоняются перед Володей.
Сценка эта была уморительна и разыграна мастерски. Володя, конечно, сейчас же узнал обеих и очень смеялся, хотя ему, кажется, все же чуточку было неприятно, что он так рыцарски боролся с ветряными мельницами. Ничего, дразнило-мученик, это тебе полезно, не все же в саночках кататься, надо и саночки повозить!
Ведем обоих студентов в столовую, представляем. Опять смех. После обеда решено всей компанией идти на каток, поинтриговать там, кто первый под руку подвернется, оттуда к Снежиным, где нас ждут. Отправляемся. Я оказываюсь одна с четырьмя кавалерами: два студента и два юнкера.
Каток в полном разгаре. Электрические лампочки сверкающей цепью окружают его, та же огненная полоса вокруг павильона, где раздуваются щеки несчастных музыкантов-трубачей. Лед блестящий, точно полированный, гладкий, ровный. Я еще привязывала коньки, когда Пыльнева говорит с оживлением:
– Муся, я отделяюсь и как будто бы с вами незнакома. Здесь Юля Бек, то есть, понимаешь ли, это точно на заказ, лучшего придумать ничего нельзя. Двадцать седьмого в инженерном училище был вечер, и там за ней все студентик какой-то увивался, вот мы его и изобразим.
– Думаешь, поверит?
– спрашиваю я.
– Юля-то? Да разве ты ее не знаешь? Ведь ей что угодно говорить можно.
Это правда: наша Бек милая, хорошенькая девочка, воспитанная, добрая, но уж очень простенькая.
– Подожди, - говорю, - и мы за тобой, издали.
Юля в темно-синем бархатном костюме, с белым зверьком вокруг шеи, с белой, чуть-чуть набекрень шапочкой и с белой же с длинными хвостиками муфтой, плавно и грациозно скользит, то правой, то левой ногой. Вид y нее, точно она сошла с модной картинки; хорошенькая - прелесть, как фарфоровая куколка: беленькая, всегда розовые щечки еще больше разрумянились от движения и легкого морозца, васильковые глаза блестят, - просто смотреть приятно.
– Какая хорошенькая!
– восклицает Коля Ливинский.
– A уж ты разглядел, сердцегрыз!
– укоряет Володя, но все же и его взгляд выражает одобрение.
В это время Пыльнева уж в двух шагах от Юли и вот что, как я потом узнала, происходит там.
– Mademoiselle Julie!
– окликает ее Пыльнева.
– Mademoiselle Julie! Юлия Андреевна!
Юля быстро поворачивает голову.
– Честь имею кланяться! Вы меня не узнаете? Но вы все же позволите пожать вашу ручку?
Юля смущенно протягивает.
– Так неужели вы меня, действительно, не узнаете?