Безмятежные годы
Шрифт:
То скромных птичек песнь несется
Веселым гимном к небесам,
Она из сердца прямо льется
Навстречу благостным лучам.
Ты - наше солнышко, наш свет!
Ты пенью нашему внемли
И детский искренний привет,
Царица-мать, от нас прими.
– И ты смеешь это называть гадостью? Сама ты после этого гадость, душа бесчувственная, которая ничего хорошего не понимает.
– прелестно!Я уверена, что ни Полярская, ни Мохницкая так не написали.
– Разве и они пишут?
– Ну да, принесли сегодня и уже вручили Дмитрию Николаевичу.
– Хорошо, что я не сунулась! Конечно, их вещи во сто раз лучше, y них, верно, талант, так как y одной отец поэт, y другой - сестра, и довольно известные. Оказывается, оно еще предварительно через цензуру Светлова идет; одного этого для меня достаточно, ни за что срамиться не буду, мерси, что предупредила, - говорю я Любе.
– Глупости городишь!
– горячится та.
– Во-первых, нет никакой надобности давать Дмитрию Николаевичу, можно прямо Андрею Карловичу; во-вторых, если на то пошло, и твоя мама пишет, а, в-третьих, твое стихотворение должно попасть к Андрею Карловичу и попадет.
И противная Люба сдержала свое слово. Как только Андрей Карлович явился на немецкую литературу, она - тыц - смотрю, стоит уже.
– Вот, Андрей Карлович, Старобельская написала стихотворение к приезду Государыни, такое красивое стихотворение и ни за что не хочет вам показать, стесняется.
– FrДulein Starobelsky стихотворение написала? А, это очень хорошо. Ну, покажите же, FrДulein Starobelsky, не конфузьтесь, я убежден, что это что-нибудь хорошее, вот FrДulein Snegin тоже нравится.
Если я буду дольше отказываться, выйдет, точно я ломаюсь, a я такой враг всякого кривлянья. Нечего делать, достаю бумажку.
– Только громко не читайте, - прошу я.
Пусть, куда ни шло, он - не беда, важно, чтобы до Дмитрия Николаевича не дошло.
– Прекрасное стихотворение, очень, очень мило!
– восклицает Андрей Карлович.
– A вы еще стеснялись. Видите, я в вас больше верил, чем вы сами, я знал, что FrДulein Starobelsky всегда все хорошо делает, и на нее можно положиться. Очень, очень хорошо.
Скажите, понравилось! Милый Андрей Карлович, он такой добрый! От его похвал y меня «с радости в зобу дыханье сперло» и, чувствую, щеки мои начинают алеть.
Люба торжествует.
В противоположность моей, физиономия Таньки Грачевой принимает светло-изумрудный оттенок: похвала кому-нибудь это свыше ее сил, этого не может переварить ее благородное сердце.
– A мне разве не покажешь?
– просит меня на перемене Смирнова.
О, с удовольствием, именно ей: она такая чуткая, доброжелательная, так понимает все…
– Хорошо, - говорит она, - никакой фальши, напыщенности, просто и искренно, как ты сама. Славная ты, Муся.
Вера крепко-крепко целует меня. Эта не позавидует, она всегда так рада всему хорошему, где бы ни встретилось оно. Да и кому ей завидовать, ей, которая на целую голову выше всех нас?
Но кто искренно поражен, это Клеопатра Михайловна: как, эта ужасная, отпетая я, и вдруг??.. Она, видимо, очень довольна своим разочарованием наоборот - и сразу сделалась ко мне ласкова и снисходительна.
На переменке, вижу, Андрей Карлович беседует y поворота лестницы с Дмитрием Николаевичем, a y самого в руке - о ужас!
– бумажка с моим стихотворением.
Боюсь поднять глаза, чтобы не встретиться с насмешливой улыбочкой словесника. Вдруг - о, ужас в квадрате!
– слышу, Андрей Карлович говорит:
– A вот и она сама. FrДulein Starobelsky !
– зовет он.
Мне становится жарко, и щеки мои, должно быть, «варенее красного рака».
– Так мы на вашем стихотворении и остановились. Сами же вы его, конечно, и продекламируете. Не правда ли, это будет самое подходящее?
– последняя фраза обращена к Дмитрию Николаевичу.
– Вот и господину Светлову ваше произведение понравилось, больше всех остальных, a вы стеснялись показать. То-то!
Не веря ушам своим, поднимаю глаза на словесника. Улыбочки, которой я пуще огня боюсь, нет.
– Да, очень мило, просто и тепло, - говорит он.
– Видите, - улыбается Андрей Карлович и «как ландыш серебристый» качает своим арбузиком, заявляя этим, что аудиенция окончена.
– Прекрасная девушка, - едва сделав несколько шагов, слышу я : - умненькая, воспитанная и такая прямая, правдивая натура, - расхваливает меня милый Андрей Карлович.
– Да, одаренная девушка, - раздается голос его собеседника.
Не может быть!.. Он, Дмитрий Николаевич, считает меня одаренной, меня??.. Ведь не за эти же маленькие стишонки? Уж, конечно, и не за «лентяя», так как, в сущности, я оказалась тогда перед ним в довольно глупом положении, - что греха таить!
– За что же??.. A все же приятно, что с высоты парнасской, из уст неприступного олимпийца, раздалось одобрительное слово.
Теперь y нас каждый день репетиции. Собирают нас в зале, входит начальница, временно исполняющая должность Государыни, и вся гимназия разом приседает ей с соответствующим приветствием. Потом… Потом на сцену выступаю я, делаю нижайший реверанс, так что почти касаюсь пола коленкой, и начинаю. Страшновато. Все так смотрят. A все-таки хорошо.
Пока мы гимны распевали да реверансы делали, Дмитрий Николаевич успел просмотреть нашего «Митрофанушку - как тип своего времени» и вернуть его нам. В таких случаях ведь никогда без курьезов не обходится; на сей раз наша злополучная Михайлова превзошла саму себя. Как вообще из всех сочинений, где то или другое не совсем удачно и точно, Дмитрий Николаевич и из него читал выдержки, a в нем и то, и другое, и третье и десятое - патентованная ерунда.
– «Недоросли берут свое начало от Петра Первого, - читает Дмитрий Николаевич, - который, распространив в России западноевропейскую цивилизацию, основал их».