Безнадега
Шрифт:
— Хорошо. Так что вы об этом думаете, Джонни?
Джонни огляделся, словно хотел убедиться, что они по-прежнему одни. Потом достал три таблетки аспирина, бросил в рот, проглотил. И тут Стив заметил поразительную вещь: несмотря на распухший нос и накопившуюся усталость, Джонни выглядел моложе, чем в тот день, когда садился на мотоцикл.
Джонни поморщился, аспирин не сахар.
— Мамашка Дэвида.
— Кто?
— Скорее всего. Подумай сам, и увидишь, что все сходится.
Стив подумал и увидел, что по-другому просто быть не может. Он не мог точно определить, в какой момент история Одри Уайлер разошлась с истиной, но твердо знал, что причина происшедших с ней изменений — камни, которые она называла кан тахи. Тех еще изменений. И с Эллен Карвер могло произойти то же самое.
Внезапно Стива пронзила мысль, что Мэри Джексон лучше было бы умереть. Ужасно, конечно, но в такой ситуации смерть не самый плохой исход. Он сам предпочел бы отправиться на тот свет, нежели попасть под чары кан тахов. Потому что видел, что происходит с человеком после того, как у него отбирают кан тахи.
— И что же нам теперь делать? — спросил Стив.
— Выметаться из города. Любым способом.
— Хорошо. Если Дэвид все еще без сознания, мы его понесем. Пошли.
И они направились в вестибюль.
Дэвид Карвер шагал по Андерсон-авеню мимо школы Западного Уэнтуорта. По стене тянулась желтая надпись: «В ЭТОЙ ТИШИ ВСЯКОЕ МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ». Он обогнул угол и двинулся дальше по Медвежьей улице. Это его позабавило: все-таки школу и лес на Медвежьей улице разделяли девять больших пригородных кварталов, но во сне может случиться и не такое. Скоро он проснется в своей спальне и школа с Медвежьей улицей вновь окажутся разнесенными в пространстве.
А впереди посреди улицы стояли три велосипеда. На седлах. И их колеса медленно вращались.
— Фараон сказал Иосифу: мне снился сон, и нет никого, кто бы истолковал его, а о тебе я слышал, что ты умеешь толковать сны [68] .
Дэвид посмотрел на другую сторону улицы и увидел преподобного Мартина. Пьяного, небритого. В одной руке он держал бутылку виски. У ног растекалась лужа блевотины. Дэвид едва не отвел взгляд. Чего смотреть в пустые, мертвые глаза.
68
Бытие, 41:15.
— И отвечал Иосиф фараону, говоря: это не мое; Бог даст ответ во благо фараону [69] . — Преподобный Мартин отсалютовал Дэвиду бутылкой и поднес ее ко рту. — Иди за ними. Теперь мы попробуем выяснить, знаешь ли ты, где был Моисей, когда погасли огни.
Дэвид пошел дальше. Хотел было обернуться, но в голову закралась неприятная мысль: если он обернется, то увидит Мамми, ковыляющую следом, обернутую старыми тряпками и обсыпанную пряностями.
Он прибавил шагу.
69
Бытие, 41:16.
Проходя мимо велосипедов, Дэвид услышал, что одно из вращающихся колес противно дребезжит. Звук этот напомнил ему о флюгере, который с таким же дребезжанием вращался на крыше «Пивной пены»: гном с мешком золота под мышкой. В…
Безнадега! Я в Безнадеге, и это сон! Я заснул, начав молиться, я на втором этаже старого кинотеатра!
— Но пусть знают, что был пророк среди них [70] , — послышался чей-то голос.
Дэвид посмотрел на другую сторону улицы и увидел мертвую дикую кошку, пуму, висящую на знаке ограничения скорости. Пуму с человеческой головой. Головой Одри Уайлер. Ее усталый взгляд остановился на нем. Дэвиду показалось, что Одри попыталась улыбнуться.
70
Иезекииль, 2:5.
— Но если он скажет тебе: «Давай поищем других богов», — ты не должен верить ему.
Дэвид отвернулся, скорчил гримасу и, к полному своему изумлению, увидел на Медвежьей улице Пирожка, свою маленькую сестричку, стоящую на крыльце дома его друга Брайена (Брайен никогда не жил на Медвежьей улице, но сон не считался с реалиями жизни). Она держала в руках Мелиссу Дорогушу.
— Все-таки мистер Большой Теневик — это он, — сказала Кирсти. — Теперь ты это знаешь?
— Да. Знаю, Пирожок.
— Иди побыстрее, Дэвид. Мистер Большой Теневик настигает тебя.
До его ноздрей донесся запах старых тряпок и пряностей, поэтому он прибавил ходу. Впереди в зазоре меж кустов начиналась «тропа Хо Ши Мина». Раньше ничто не мешало свернуть на нее с тротуара, разве что надпись на асфальте «КЭТИ ЛЮБИТ РАССЕЛА», а теперь тропу охраняла древняя каменная статуя, не кан тах — маленький бог, а кан так — большой бог. Шакал с вывернутой головой, оскаленной пастью, выпученными, горящими яростью глазами. Одно ухо откололось или его уничтожила эрозия. А из пасти высовывался не язык, а человеческая голова — голова Колли Энтрегьяна в шляпе а-ля медвежонок Смоки.
— Страшись меня и уйди с этой тропы, — заявил торчащий изо рта шакала коп приближающемуся Дэвиду. — Ми тоу, кан де лаш. Страшись бестелого. Есть другие боги, кроме твоего. Кан тах, кан так. Ты знаешь, я говорю правду.
— Да, но мой Бог силен, — буднично ответил Дэвид. Он сунул руку в пасть шакала и схватил говорящий язык. Дэвид услышал, как кричит Энтрегьян, почувствовал его крик, вибрация передалась через пальцы. А мгновением позже голова шакала взорвалась беззвучной вспышкой. Осталось лишь каменное туловище.
Дэвид свернул на тропу и заметил, что взгляд его то и дело натыкается на растения, которые он никогда не видел в Огайо: колючие кактусы и звездчатые кактусы, терескен шерстистый, мичелла волнистая, перекати-поле. И тут на тропе появилась его мать. С почерневшим, изрезанным морщинами лицом, настоящая старуха. С вываливающимися глазами. Ужас и печаль охватили Дэвида.
— Да, да, твой Бог силен, тут спорить не о чем. — Она продолжала разговор, начатый Энтрегьяном. — Но посмотри, что он сделал со мной. Разве такая сила достойна восхищения? Стоит ли иметь такого Бога? — Она протянула к нему руки, показывая гниющие ладони.