Безнадежность
Шрифт:
— Что?! Хоуп, кто бы тебя ни похитил… они солгали. Наговорили обо мне всякой ерунды, в которой нет ни слова правды. — Он снова приближается, глаза полны отчаяния и мольбы. — Кто тебя забрал, Хоуп? Кто это был?
Я уверенно ступаю ему навстречу.
— Я помню всё, что ты со мной делал. И если ты мне дашь то, ради чего я сюда пришла, клянусь, я уйду, и ты больше никогда обо мне не услышишь.
Он покачивает головой, не веря, что его дочь стоит перед ним. А также наверняка размышляет о той опасности, которая ворвалась в его жизнь вместе со мной. Под угрозой его карьера, репутация, свобода. Его лицо бледнеет ещё больше, когда он понимает, что нет смысла отрицать.
— И ради чего ты пришла?
Смотрю на дом, потом перевожу взгляд на отца.
— Мне нужны ответы. И какая-нибудь вещь, которая принадлежала моей матери.
Холдер снова обхватывает мою талию. Я стискиваю его ладонь, в поисках подтверждения, что я не одна. С каждой минутой, проведённой в обществе отца, моя уверенность слабеет. Всё в нём: голос, выражение лица, жесты — вызывает во мне нарастающую боль.
Отец бросает короткий взгляд на Холдера, затем снова на меня.
— Мы можем поговорить в доме, — произносит он тихо, стреляя глазами по сторонам, на соседние здания. Он вдруг задёргался — значит, наверняка просчитывает имеющиеся в его распоряжении варианты и понимает, что их не так уж много. Кивает в сторону двери и начинает подниматься по ступенькам.
— Выложи пистолет, — требует Холдер.
Отец останавливается, не оборачиваясь, медленно извлекает из кобуры оружие и осторожно кладёт его на ступеньку, затем движется дальше.
— Второй тоже, — настаивает Холдер.
Отец снова останавливается, уже у самой двери. Наклоняется, приподнимает штанину и вынимает оружие, прикреплённое к лодыжке. Как только оба пистолета оказываются вне пределов его досягаемости, он переступает порог, оставляя дверь открытой. Прежде чем я войду следом, Холдер поворачивает меня лицом к себе.
— Я буду стоять здесь, дверь будет открыта. Я ему не доверяю. А ты — ни шагу из гостиной, поняла?
Я киваю, он быстро и крепко целует меня и отпускает. Вхожу в комнату — отец сидит на диване, сжимая ладони и глядя в пол. Я устраиваюсь на краешке ближайшего стула — нельзя садиться удобнее, нельзя расслабляться. Этот дом, этот человек… у меня тяжелеет в груди, а мысли приходят в полный хаос. Я делаю несколько медленных вдохов и выдохов, пытаясь усмирить свой страх.
Использую момент тишины, чтобы найти в чертах отца какое-то сходство со мной. Может быть, цвет волос? Он значительно выше меня, и когда он осмеливается на меня взглянуть, я замечаю, что глаза у него тёмно-зелёные, не мои. Если не считать волос цвета жжёного сахара, я совсем на него не похожа. И я рада этому.
Отец поднимает на меня взгляд и вздыхает, неловко ёрзая на диване.
— Прежде чем ты что-нибудь скажешь, — решается он, — хочу, чтобы ты знала: я любил тебя и сожалел о том, что сделал, каждую секунду своей жизни.
Я молчу, но внутренне едва сдерживаюсь. Что он несёт? Просто чушь собачья! Он может молить о прощении до конца своих дней, но этого недостаточно, чтобы стереть воспоминание хотя бы об одной ночи, когда поворачивалась дверная ручка.
— Я хочу знать, почему ты это делал, — произношу я дрожащим голосом. Какой же жалкой я сейчас выгляжу, самой противно! Как та маленькая девочка, которая умоляла его остановиться. Но я изменилась, и эта новая я до чёртиков уверена, что нельзя обнаружить перед ним свою слабость.
Он откидывается на спинку и трёт глаза.
— Не знаю, — произносит он устало. — После смерти твоей матери я снова запил. Прошло чуть меньше года, и однажды утром я проснулся с мыслью, что натворил нечто ужасное. Надеялся, что это окажется всего лишь кошмарным сном, но когда
Я сжимаю колени, чтобы сдержаться, иначе брошусь к нему и придушу на месте. Он пытается представить всё так, будто такая ночь была единственной, и за это я ненавижу его ещё больше, если это вообще возможно. Как будто для него это всего лишь несчастный случай: разбилась кружка или кто-то поцарапал его грёбаную машину.
— Это происходило ночь за ночью... ночь за ночью, — говорю я, стараясь собрать воедино остатки самоконтроля, чтобы не завопить во всю силу своих лёгких. — Я боялась ложиться в постель, боялась просыпаться, боялась принимать душ, боялась разговаривать с тобой. Я была не из тех девочек, которые страшатся чудовищ в шкафу или под кроватью. Меня пугал монстр, который, как предполагалось, должен был любить меня! Предполагалось, что ты будешь защищать меня от таких людей, как ты!
Холдер вдруг оказывается на корточках рядом со мной, сжимает мою руку, а я ору на человека, сидящего напротив. Дрожа всем телом, я прижимаюсь к Холдеру, в поисках успокоения, которое он дарит мне. Он потирает мою руку, целует в плечо, позволяя мне выплеснуть всё накопившееся и не пытаясь меня остановить.
Отец вжимается в диван, про лицу бегут слёзы. Он не делает ни одной попытки защититься, поскольку осознаёт мою правоту. Ему нечего мне сказать. Он просто плачет, закрываясь руками. Он нисколько не жалеет о том, что совершил когда-то, скорее, жалеет себя, теперь, когда его ткнули носом в его собственное дерьмо.
— У тебя есть другие дети? — спрашиваю я гневно, пытаясь поймать его взгляд, стыдливо избегающий моего. Он опускает голову и прижимает ладонь ко лбу, но не может выдавить из себя ответ. — Есть?! — кричу я. Мне необходимо знать, что он больше ни с кем этого не делал. Что он перестал это делать.
— Нет, — мотает головой он. — Я не женился после смерти твоей матери. — В голосе его звучит боль поражения, и, судя по его виду, он действительно подавлен.
— Я единственная, с кем ты это делал?
Он не отрывает взгляда от пола, и за моим вопросом следует очередная долгая пауза.
— Ты задолжал мне правду, — жёстко настаиваю я. — До меня ты делал это с кем-то ещё?
Чувствую, как он закрывается. По его тяжёлому взгляду понятно, что больше я от него ничего не добьюсь. Я роняю голову на руки, не зная, что делать. Оставить всё как есть? Пусть живёт как жил? Невозможно. Неправильно. Но при мысли о том, что будет, если я донесу на него, меня охватывает ужас. Страшно представить, как изменится моя жизнь. А вдруг никто мне не поверит, ведь это было так давно. Но больше всего меня пугает вопрос, который я задаю себе снова и снова: неужели я так сильно люблю этого человека, что не захочу разрушить его жизнь? Пребывание в этом доме вызвало во мне бурю эмоций. Я смотрю на кухонный стол и вспоминаю, как мы сидели за ним вместе и болтали. Смотрю на дверь и вспоминаю, как мы подбегали к ней, чтобы посмотреть на поезд, проходящий по полю за нашим домом. Каждый предмет поднимает во мне противоречивые воспоминания, и мне не нравится думать, что я люблю отца так же сильно, как ненавижу.