Безумец и его сыновья
Шрифт:
— У нас на селе подралась попадья с дьяконицей, маленько поноровя, черт треснул пономаря, поп не тужил и обедни не служил.
Купец спросил:
— Если ты такой спорый, угадай — отчего голова моя раньше бороды поседела?
— Как не знать! — с невозмутимым видом откликнулся малой. — Борода-то головы лет на двадцать моложе.
И убежал, хохоча.
Надоумил Алешка Телю, бестолкового дурачка:
— Теля, Теля, нужна твоя помощь! Сосед наш свинью палит. Свинья-то уже загорелась. Бери ведро, беги заливать. Он спасибо скажет тебе, благословит, даст пряничков.
За дураком долго бегали, награждая тумаками. Хохотал безжалостный плут.
— То-то, каковы прянички?
Забрался он под церковный алтарь и ждал, когда поп начнет проповедь.
Воскликнул тот:
— Господи! Очисти нас, грешных, и помилуй!
Был из-под самого алтаря голос:
— Не помилую!
Священник повторил:
— Очисти нас грешных! Помилуй!
— Не помилую!
В третий раз прокричал священник:
— За что, Господи, отвергаешь просьбы мои? Помилуй!
И, услышав ответ, проклинал про себя богохульника.
Суровый отец снял вожжи и дождался сына. Поймав его, как угорь юркого, и, зажав голову между ног, смахнул штаны и с огорчением ударил:
— Вот тебе, озорник, за Господа нашего, Вседержителя. Не богохульствуй, выполняй заветы Его, как и положено православному. Аминь!
И ударил второй раз, очень огорчаясь:
— Не задевай ни словом, ни делом священника, ибо он для веры сюда поставлен, для доброго напутствия — он крестил, он женить будет, он нас и схоронит — куда нам без попа? Вот тебе за Иисуса Христа. Аминь!
Третий раз сокрушенно ударил:
— За Святого Духа! Не потакай своему юродству, над людьми не смейся, грех обижать и умом обиженных. Аминь!
Так, выдрав, сидел печальный. И сказал жене:
— Чем прогневал я Бога? Чту законы Его и отношусь по-христиански к странникам. В церковь хожу чаще прочих и справляю все посты. Крепко мое хозяйство — оттого, что тружусь от зари до зари. В кого же тогда баловник и шельмец? Откуда набрался он бранных слов, непотребных выходок? Будоражит честных людей, и стыдно мне уже в глаза смотреть соседям. Что же будет, когда подрастет?
Зашлась в плаче матушка, кинулась искать любимого сынка — но не нашла нигде: ни во дворе, ни на улице. И плакала, возвратившись домой, о нем убивалась.
Беспутный же сынок как ни в чем не бывало бежал к дурачку Теле, который один слонялся за околицей. Дурачок дружку обрадовался.
Смастерил плут дудочку-свирельку и сидел под березой — далеко отсюда были видны леса и поля и убегала вдаль дорога.
Играл на дудочке расторопный Алешка, а дурачок отплясывал.
А малой пел:
— Батька пропил мою шубу, Я пропью его кафтан. Если мамка заругает, Я пропью и сарафан.Горя ему было мало!
Зимою два слепца застучали в ворота Алешкиного дома. Били по воротам слепцы клюками:
— Подайте людям замерзшим, слепеньким да бедненьким.
Переговаривались, закатив невидящие глаза к небу:
— Чуем, спускается кто-то с крыльца. Спешит-поспешает добрый человек с хлебцем, с копеечкой. Стучит добренькое его сердечко, готов убогим подать на здоровье!
И еще прислушались:
— Не малое ли то дитятко? Не скрипят ли по снегу шаги самого ангелочка-херувимчика?
Плут отвечал утвердительно:
— Не иначе, спешит к вам херувимчик!
И захватил с собою две сосновые чурочки:
— Вот вам хлебушко, застывший с мороза. Ничего, разгрызете, зубы-то вам Господь еще оставил!
И совал им железку:
— А это рублик вам от нас с папашею.
Пошли те несолоно хлебавши — плут же над ними хохотал:
— Как вам хлебцы? Как рублик подаренный?
Узнал про то батюшка, накинулся на сына:
— За что обидел калик? За что смеялся над перехожими?
Алешка ответил:
— Уж больно они стонали, мне спать не давали! Да и то — отчего по моим воротам стучали клюками? Отчего на мой двор заходили убогие? Может, еще и в мою избу впустить оборванных? Уложить на полати? И то, батюшка, не много ли мошенников шляется, не многие ли убогими выставляются?
Вскричал тогда батюшка:
— В кого ты такой бессердешный, насмешливый? Благонравие должно быть в тебе! Иначе пойдешь кривой дорожкой, обрывистой тропкой… Разве благонравный отгоняет странников, смеется над убогими? Разве шастает с утра до вечера, огорчает родителей? Благонравие в тебя войти должно!
— Ах! — закричал тут сынок, хватаясь за горло.
Всполошилась матушка:
— Что с тобою, дитятко? Не поперхнулся ли? Не задавился?
— Нет! Не иначе в меня благонравие входит! Не проглотить сразу, вот я и поперхнулся! Вот теперь, чую, проскользнуло. Сидит теперь внутри меня благонравие…
И поднял ногу.
Вознегодовал отец. Объяснил ему непутевый сын:
— Благонравие-то в меня вошло, а дурости не осталось местечка. Вот она и выходит с треском!
Сокрушаясь, добавил:
— Видно, сильно дурость моя благонравию не понравилась!
Только его и видели.
Пришла масленница. Плут сказал:
— Хочу в город с папашею!
Охнула матушка:
— Куда тебе, малой тростиночке, в город? Затопчут тебя на ярмарке. Украдут цыгане! Потеряешься — не отыщем.
Отец же решил:
— Хватит ему бездельничать! Пусть попривыкнет к работе. Не век сидеть ему возле твоего подола.
И запрягал лошаденку.
Приехали в город, на площадь — всюду гуляла ярмарка. Отец наказал малому: