Безумец и его сыновья
Шрифт:
Мальчишечка тем временем сладко спал и во сне посапывал. А плут подступал к товарищу:
— Хоть со мной он поест, попьет, погуляет с гармоникой, переймет присказки, научится проделочкам! Всему научу приемыша!
Разгневался монах, потрясал посохом:
— Замолчи, безумный! Не с такою жизнью оказались мы на самом краю? Догулялись, допили! Не оттого сейчас корчимся, нищие, убогие, что отвернулись от Святой Правды? Да разве можно отдать тебе безгрешную душу? От гульбы да веселья давно потеряна твоя совесть! Не ты есть сама ложь?.. Познает он с грешником радость? Под силу будет ему истинная любовь? Пропадет, сгинет безвинная душа…
А мальчишка спал — уж больно умаялся за день.
Плут тогда не выдержал:
— Бродить с юродивым — хватать беду на свою голову! Пропади ты пропадом! Давно распрощались бы мы, если б не сиротина.
Воскликнул монах:
— Не потерпит Господь, коли с тобой оставлю малого! Разве будет мне после того прощение?
Сильно и он гневался.
Алеша спал, их не слыша, да все улыбался во сне.
Уцепились они с тех пор за мальчишку и не спускали глаз друг с друга. Как приходило время спать, посередке его укладывали, стараясь согреть высохшими своими телами. Читал сироте молитвы монах и просил Бога за его здоровье. А плут вспомнил старое: умыкнул где-то картузик, стащил детские сапожки — и тому несказанно радовался, как бежит, поспешает мальчишка в тех сапожках, в картузике. Всегда наготове была его карточная колода, а уж распевал пройдоха частушки так, как не пел и в молодости.
А праведник расспрашивал Алешку, не видно где впереди Петра с Николою. Готов был отдать ему последнее, саму ветхую одежу снять с себя и укрыть ею, если будет тому холодно. Когда засматривался тот по ночам на звезды, радовался монах, как малый ребенок, ликовало его сердце:
— То есть миры Отца нашего! Зорче гляди их, Алешенька. Согреет тебя их огонь!
Плут тому только злился да поддувал костерок, дрожа от холода. Но случалось им проходить мимо базарной толпы, мимо цыганских таборов, расцветал и он! Загорались Алешкины глазенки на ту толчею и сутолоку, на ученых медведей, которых тащили за собой цыгане.
Несказанно радовался плут и приговаривал, чуть ли не приплясывая:
— Чую, тянет мальчишку к толчее да песням, как меня, бывало, в детстве тянуло.
Да все подталкивал Алешку к лавкам. Накидывался на него монах, он говаривал невинно:
— Пусть малой поглядит на пляски, наигрыши. Пусть попривыкнет к вольнице!
Сам про себя думал:
— Недолго быть нам со святошей!
Друг с другом они теперь не заговаривали. Боялся на привалах сомкнуть глаза пройдоха, сделался хуже последнего купчика. Все просыпался да посматривал на монаха. И нешуточно подумывая:
— Сморюсь, засну, украдет юродивый малого, умыкнет почище цыгана!
Видя, что и монах бодрствует, спрашивал:
— Отчего не спишь, блаженный?
Отвечал тот, не скрывая отчаяния:
— Что ждать от тебя, коли вдов с сиротами обирать не стесняешься? Разве сомкнуть с тобою глаза?
И сторожил, опираясь на посох, — точно солдат на карауле.
А мальчишка спал как ни в чем не бывало.
И убегал далеко от них по дороге! Старались они, зевая от бессонницы, за ним поспеть, да без толку. Настолько оба выбились из сил, что сделались тенями. Перестал даже плут шутить свои шутки, стал бледен, зол, да все приглядывал за товарищем. Монах был чуть жив. Едва брели, не осталось у них сил на то, чтобы просить милостню. Часто малой, вперед забегая к жилью, сам выпрашивал хлеба да луковиц, И поджидал их, играя на свирели-дудочке. Вовсе оба измучились!
Оказались они с мальчишечкой в чистом поле. Расходились здесь две дороги. Не выдержал первым плут, сказал давно задуманное:
— Видно, и нам расходиться в стороны! Куда только денем приемного сына? Как разделим? Не разорвать нам его на две половины. Давай решим полюбовно, обдумаем по-хорошему — вон, вдали виднеются два холма. Пусть один из нас пойдет к одному, а другой — к другому, остановимся на тех холмах. И к кому побежит сиротина, того и будет наследником!
Сам с надеждой, втайне от монаха, подмигивал сироте. И вытащил истинное в то время богатство, припасенный кусок сахара, зная — всякий малой любит сладкое.
Монах подумал и сказал:
— Быть тому. Пусть решает Господь!
И направились каждый к своему холму.
Монах шел, не оглядываясь. Горел крест, выжженный на его груди! А плут показывал тайно малому сладость, все спотыкался да посматривал назад.
Встали они, как было уговорено, на далеких холмах и ждали — да только напрасно! Он, Алеша, ни к кому из них не пошел. Сел в дорожную пыль и заиграл дудочкой, засвистел своей свирелькой. Да все тому радовался, что поют птицы и ласкает солнце, стрекочут ему кузнецы в траве. Все ликовал — никак не мог надышаться свободой!
Шли мимо три странника — и его дудочкой заслушались. Так-то оно и было!