Безумец и его сыновья
Шрифт:
— Растащут его кости волки.
Он же, упав от слабости, пополз. Сказал тогда новый начальник:
— Дайте провожатого монаху! Хотя он и враг, но достоин того, чтоб его вывели на дорогу.
И послали конного чекиста, который, не слезая с коня и особо себя не утруждая, накинул на ослепшего аркан и потянул за собой, лишь тогда останавливаясь, когда вовсе тот принимался волочиться по земле.
Отошли у монаха глаза и хоть наполнялись слезами, но вновь разлился перед ним свет. Он молился, благодаря Господа. Охранник, усмехаясь на молитвы, спросил:
— Раз ты такой благочестивый, и рай для тебя уже дожидается, не покажешь-ка мне дороги в ад?
Вздохнул изможденный:
— А разве можешь ты, будучи зверем, уразуметь эту тайну?
Чекист, рассвирепев, схватился за саблю и уже вытащил ее из ножен. Когда же замахнулся, воскликнул горько монах, показывая на саблю:
— Вот она, дорога туда прямешенька! Не быстро ли подобрался по ней к самой бездне русский народ?
Чекист, удивившись, спрятал оружие.
Вывел блаженного и отпустил, как было велено — тот пошел по дорогам с котомкой.
ГЛАВА XII
Долго ли, коротко — вновь товарищи повстречались!
Сбежал плут с великой стройки и побирался, прикинувшись слепцом. Монах же едва волочил ноги — брала при виде его жалость даже самого беспощадного чекиста.
Воскликнул плут:
— Неужто жив? Не содрали с тебя кожу, не посадили на кол, языком твоим не накормили собак? Едва узнал тебя: как постарел, и борода твоя уже седа! Ну, отыскал на дорогах Бога? Нет, видно только набрал старых подков себе на счастье!
Ответил монах, опираясь на клюку:
— Какова она-то, Веселия?
И смолчал хитрец, прежде резавший языком, точно бритвой. Увидали оба, как постарели, — некуда было им приткнуться.
Все стало серым в то время от солдатских шинелей, клубилась повсюду пыль, и вновь дороги были забиты пехотными полками. Запевалы надрывались «пташечкой».
А плут бранил монаха:
— На что потратил свою жизнь, блаженный? Отсидел в яме долгие годы! Сподобился видеть хоть одного святого? Хоть малого ангела? Что высмотрел в своих небесах? Ничего, кроме дождя и снега! Я-то хоть поел, попил всласть, потаскался за бабенками, а что тебе вспомнить, убогому? Хоть бы наградил Николай Угодник за такие страдания, вознес бы на небо — так нет! Все одно для грешника, праведника. Черви всех отведают с аппетитом. Самого венценосца-царя земля проглотила, не подавившись!
Монах воскликнул:
— На небесах мученик-венценосец!
Плут усмехался, притоптывая:
— Скорее ближе Он к Рогатому, чем к Петру с его ключами!
Оказались праведный с мошенником в толпе беженцев; тянули несчастные беглецы с собою скарб и плакали о разоренных жилищах. В небе, между тем, плыл тяжелый гул. Спрашивал плут товарища:
— Не спешат то твои ангелы?
Услышав насмешки пройдохи, накинулись на него заплаканные женщины:
— Или не знаешь ты, что гудит в небе?
— Ну, как не быть самим ангелам? — отвечал. — Вот и кресты раскинуты на их крыльях.
Затрясли кулаками беженцы перед его носом:
— Ты еще, побирушка, издеваешься? Началась война с самим Гитлером — и вновь нет нашему горю ни конца, ни края!
Захотели плута побить — да принялись с неба сыпаться бомбы. Разбежались все кто куда. Тянул и плут товарища к обочине:
— Вспомнил, видать, милосердный Господь о своем народе, коли наслал такие подарочки. Прячься! Смахнет благодать Господня твою голову — не помогут и молитвы!
Он боялся:
— Если наскочат на тебя Божьи подарки, то уж точно приласкают и меня, грешника.
И был ад — бомбы сыпались, точно горох! Гремели повсюду пушки, горели деревни да села. На полнеба поднимался огонь, вздымались его языки и лизали сами облака. Прибавлялось им толп, повсюду брели несчастные, все в один голос выли о горе! А плут бубнил упрямо:
— Видно, слабы твои молитвы! Не слышат их апостолы. Господу скучно пыль глотать, расхаживая по Руси. Куда нынче с тобой ни отправимся, все будет без толку.
Горел крест на груди монаха — и никто не мог уже сорвать его.
Твердил праведный:
— Быть Богу на дорогах.
Им кричали:
— О чем спорите? Пропадает сама страна. Многие уже побиты. Спасайтесь! Бегите!
А пройдоха все оборачивался к монаху:
— Куда девал ты трубу? В самый раз дудеть в нее, прочистить уши Михаилу Архангелу. Отчего не таскаешь с собой колокол?
Монах отвечал:
— Будет Он на дорогах.
Тот, кто встречал обоих в ту лихую годину, решал:
— Оба они выжили из ума!
Явились монах с плутом в Ленинград. Не успели вздохнуть — обложили тот город блокадой, не осталось в нем ни куска хлеба для калик. А там подоспела зима, какой раньше не видывали; промерзли реки до самого дна, затрещали морозы. И лежали по домам, улицам неубранные мертвецы, потянулись к вырытым ямам подводы, доверху было на тех подводах мертвого народа.
Монах, вспомнив старое, поковылял к могилам-ямам провожать, отпевать покойников. А там высились уже стены, выложенные из замороженных мертвецов — и все прибавлялось их! Не было уже числа свозимым.
И взялся он, как и прежде, читать над павшими, читал день и второй — и поднимались уже возле монаха горы из людских тел — не успевали могильщики их закапывать. На третий день монах зашатался от усталости, на четвертый пропал его голос, на пятый не слышно стало и шепота, а на шестой сам он свалился и едва дышал — а все подвозили и подносили покойников.
Могильщики его пожалели, подняли и сказали с укоризной:
— Иди отсюда подобру-поздорову, иначе закопаем тебя с твоей паствой. Хоть сыскать сто попов по всему городу, хоть тысячу, не отмолят, не проводят всех покойничков. Куда уж тебе, хилому?