Безумие толпы
Шрифт:
Она выставила средний палец.
Гамаш посторонился, чтобы пропустить ее, но она остановилась перед ним.
– Вы хотите знать, почему я назвала вас слабым?
– По правде говоря, мне все равно.
– Я думаю: так ли это на самом деле? Вас многое задевает, включая отношение к вам других людей. Вы знаете, что проповедует та женщина?
– Эбигейл Робинсон? – сказал Гамаш. – Oui.
– Массовое убийство. Я несколько раз просмотрела этот репортаж. Я узнала это выражение ваших глаз, когда вы смотрели на нее. В них была ненависть, верно? – Гамаш не опроверг ее предположение, и она продолжила: – Но вы не только не попытались отменить ее лекцию – вы ей жизнь спасли. Несмотря
– Ей вроде бы собираются дать Нобелевскую премию мира? – сказала Рут, глядя в спину уходящей женщине. – Кто у них еще в списке? Ким Чен Ын? Путин?
Мирна посмотрела на Армана:
– Ну как вы? Похоже, она задела вас за больное место.
Арман хохотнул:
– Виноват, не прикрылся.
«Больным местом», которое Хания задела по догадке или по странному наитию, была недавняя мысль Гамаша. О том, что случилось бы, если бы он среагировал не так моментально…
И частично… частично он сожалел, что успел среагировать. Где-то внутри занозой сидел вопрос: не права ли Хания Дауд, героиня Судана? Ему действительно не хватало мужества?
Уже во второй раз за два дня его обвиняли в трусости. И эти обвинения были связаны с Эбигейл Робинсон.
Он отправился домой вместе с Жаном Ги. По пути Арман думал о шрамах на молодом лице Хании, пытался представить, какой она была в детстве. До этого. Кем бы она стала, если бы родилась и выросла здесь.
Какой она стала бы, если бы ее щеки обдували зимние ветра, а не полосовало лезвие мачете. Он думал о том, каким бы был он, какой была бы Рейн-Мари, какими – Анни и Даниель, если бы они родились в той же деревне, что и Хания Дауд.
Арман остановился на тропинке, ведущей к дому, закинул голову. Посмотрел в ясное ночное небо, на звезды в вышине. Жан Ги тоже остановился и взглянул вверх.
Хотя Жана Ги и разозлило то, что наговорила эта женщина, по большому счету он испытывал облегчение. Часть тяжелого груза свалилась с его плеч.
Поспособствовало улучшению его настроения и то, что он вспомнил о масляных тартах в жестяной коробке в кухне.
Арман тем временем разговаривал с Большим Ковшом, этим огромным небесным сосудом.
Жан Ги перевел взгляд с небес на тестя:
– Pardon?
– Я сказал: «Молитесь, чтоб не оказаться в аду, где гибнут молодость и смех» [39] .
– Отлично, – кивнул Бовуар и подумал: «Только не говорите, что это стихи».
– Это стихотворение, – сообщил Арман.
«Только, бога ради, не длинное».
Арман посмотрел на зятя и улыбнулся:
– Она назвала нас «самодовольной толпой».
– Oui. – «Масляные тарты, масляные тарты». – И что?
39
Две заключительные строки
– Я подумал: может, она имеет в виду слова из стихотворения Сассуна о Великой войне? [40]
– Ну если бы все разговаривали стихотворными цитатами… Да и откуда ей знать эти стихи?
– Полагаю, она знает гораздо больше, чем можно догадаться, mon ami.
Включая «ад, где гибнут молодость и смех».
«Впрочем, – подумал Гамаш, – как и я».
Глава десятая
– Вы ни за что не поверите!
На следующее утро Анни с топотом выскочила на лестницу. Домашние, услышав ее тяжелые шаги – бух, бух, бух-бух, – повернулись к двери, и Анни, почти пританцовывая, влетела в кухню.
40
Приведенные выше слова из стихотворения Сассуна обращены к «самодовольным толпам» тех, кто ликует при виде солдат, идущих воевать с врагом.
Ее лицо горело, глаза сверкали от возбуждения, она обвела взглядом всех, кто сидел за большим сосновым столом, завтракая блинчиками и беконом.
– Здесь Хания Дауд.
– Что? – спросила Розлин, подняв голову и прекращая попытки счистить кленовый сироп со свитера Флоранс. – Здесь? В Трех Соснах? Я думала, она только завтра появится.
– Она уже приехала. Жан Ги и папа видели ее вчера вечером в бистро, – доложила Анни. – Ма, неужели папа тебе не сказал?
– Нет, – ответила Рейн-Мари. – Я спала, когда он пришел, а встала раньше него. Сейчас он принимает душ.
Стрелки показывали восьмой час утра предновогоднего дня, и за окном еще стояла темнота.
Когда Рейн-Мари оделась и спустилась по лестнице, свет был уже включен. В кухне хозяйничал Даниель: он растопил плиту и поставил кофе.
А еще она увидела Оноре, возившегося на полу у двери. Он успел облачиться в зимний комбинезончик и теперь безуспешно пытался натянуть ботинок не на ту ногу.
Его верные санки стояли рядом, Анри и Фред крутились тут же и тыкались в мальчика носом – сами были не прочь погулять. Маленькая Грейси, крысундук, оставалась в спальне Стивена, оба они еще крепко спали.
Рейн-Мари и Оноре вывели собак на улицу и прогулялись с ними вокруг деревенского луга. Анри и Фред играли в снегу, а Оноре тащил за собой свои санки на веревке и задавал бабушке вопросы:
– Что такое год? Зачем нам новый год? Старый сломался? Сколько блинчиков я могу съесть?
Он показал ей Большой Ковш, который на самом деле был выбранной наугад звездой, мерцавшей на предрассветном небе, после чего они вернулись в дом.
Когда бабушка с внуком вошли в кухню, все обитатели дома уже встали, налили себе кофе и посматривали на огромную сковородку – на ней шипел и потрескивал копченый бекон в кленовом сиропе.
Рейн-Мари приготовила первую партию черничных блинчиков.
Арман спустился из спальни и незаметно проскользнул в свой кабинет. Минуту назад он стоял у окна, смотрел, как Рейн-Мари и Оноре обходят деревенский луг.
День обещал быть великолепным и студеным. В такие дни возникает впечатление, что кристаллизуется сам воздух.
Гамаш сел за свой ноутбук, прочел сообщения, пришедшие за ночь.
Патрульные Surete на снегоходах искали брата Эдуарда Тардифа. Пока безуспешно. Район огромный, следов очень много, в лесу не счесть охотничьих домиков.