Безумие
Шрифт:
Около двух лет этот Фрэд плелся за мной. Это было самым настоящим адом наяву. Я буквально захлебывался в этих проповедях Фрэда об идеальном мире, об идеальном полицейском – защитнике человека. Слушай, я все чаще стал ловить себя на мысли, что готов сам пустить ему пулю в лоб. Не было и дня, когда бы он не начинал промывать мне мозги, а я судорожно хвататься за кобуру. Весь отдел прозвал нас молодоженами Брайтами, - так часто мы орали друг на друга. Я даже стал задумываться, а не пустить ли пулю в собственный лоб?..
Но вот, однажды меня с Фрэдом поставили в патруль. Это был не обычный патруль по городу ночью, нет. Нас поставили на границе с Мексикой, опять там начались какие-то волнения. Знаешь, там всегда какое-то дерьмо случается, просто ежедневно,
И тут, черт, мы увидели бегущего мужика! Весь запыхавшийся, красный, словно загнанный бык, мчится прямо на нас с какой-то деревянной дубинкой (видимо, защищаться решился ей, если что). А я по глазам его вижу, - отчаянный, почти свихнувшийся. Такой и завалит, если встать у него на пути. Думаю, есть от чего бежать, раз такой бесстрашный, - с одной дубинкой на двух вооруженных копов. Это могло бы показаться даже комичным, если ты не напарник Фрэда, с которым любая такая ситуация из смешной и абсурдной превращается в настоящую проблему.
По протоколу мы должны пригрозить ему оружием и «вежливо» попросить одуматься. Но какая тут, к черту, вежливость, когда на тебя несется психопат под сто кило с дубиной на перевес?! Я быстро снял пистолет с предохранителя, прицеливаясь, и тут влез этот кретин с побелевшим лицом. Он выбил у меня пистолет из рук, крикнув что-то про то, что я не должен убивать. Я бросился к оружию, когда этот гигант из горячей страны схватил в охапку придурковатого напарника, который и не собирался стрелять. Даже под угрозой смерти! Они покатились по земле, сцепившись и что-то выкрикивая. Едва схватив пистолет, я, не задумываясь и даже не особо целясь, выстрелил в эту парочку, надеясь попасть, конечно, в гиганта.
Но я не попал. Точнее попал, только вот, увы, в своего напарника. Пуля прошлась по его плечу, заставив Фрэдди выгнуться от боли дугой и выпустить из своего захвата беглеца. И тот, воспользовавшись моментом, тут же огрел несчастного по голове своей проклятой дубинкой. Когда мужик подскочил на ноги и уже припустил в сторону, я выстрелил ему в правую ногу. Он взвыл, покосился, но продолжил свой марафон на уцелевшей ноге. Тогда я, без сомнений и жалости, прострелил и вторую. Когда я подошел к нему, - он еще полз. Взглянув в это обезумевшее красное лицо, я пустил третью пулю. На этот раз точно в голову.
Фрэдди лежал без движения и вообще почти не дышал. Я вызвал скорую и подмогу по рации, но надежды все равно уже не было. Едва ли у тебя есть шанс выжить, когда пол твоей головы снесли десятикилограммовой дубиной. Такая лужа крови натекла… Господь. Я стоял над ним и представлял, как его тело кладут на каталку, везут в реанимацию… Я наставил на него пистолет, совершенно серьезно думая спустить курок. Я говорил себе, что облегчу его страдания, но, где-то в глубине души, я просто надеялся его убить. Почему? Тогда я не мог объяснить себе этой жажды его крови, но сейчас-то я понимаю, что что-то необъяснимое во мне вожделело смерти этого парня, чтобы доказать себе, ему, окружающим, что вера во что-то идеальное и чистое обречена на истребление.
Фрэд не захотел убивать того, кто, в конечном итоге, убил его. Такая ирония. Я рассмеялся и опустился рядом с его еле живым телом. Мне было так весело, что я едва держался, чтобы не упасть в сухую, как камень, землю лицом и не захлебнуться собственным хохотом. Слышишь, Бродяга, прикинь, я никогда раньше не убивал кого-либо… А сейчас я фактически прикончил двух людей, а мне хоть бы хны!
Фрэда так и не спасли. У него не было ни родственников, ни жены с детьми, так что не пришлось никому заглядывать в глаза и слезно извиняться, и слава богу. Честно говоря, меня в последствии не мучила ни совесть,
Ко мне в напарники, естественно, идти никто не хотел. Не в наших правилах отказываться от напарников, но от меня отказывались все, кому не лень. Я проходил в одиночестве года три, и, знаешь, такая обособленность меня совершенно не напрягала. Я был совершенно доволен своим положением, даже репутация особо не тревожила меня, пока в один необыкновенный день в наш участок не заявился мой чертовски необыкновенный второй напарник.
Его звали Роберт. О нем был наслышан я, большая часть нашего участка, да и, в общем-то, большая часть города тоже. Ему было между пятьюдесятью и шестьюдесятью; пенсионный возраст, можно сказать, но от одного взгляда на него ты чувствовал себя немощным мальчишкой. Он был высоким, да и вообще довольно мощным человеком, фигура внушала уважение.
Я совершенно не представляю, на кой черт он согласился связаться со мной. Никто не соглашался, а он – согласился. Этот человек за тридцать лет службы столько успел сделать, отвечаю, он мог бы сойти за супергероя. Убери эту ехидную ухмылку, Бродяга, я серьезно!
Если ты думаешь, что я сейчас скажу тебе, мол, он стал мне отцом или наставником, он изменил меня, сделал лучше и так далее, то ты сильно ошибаешься. Мы пробыли с ним в напарниках не больше полугода… Я не смогу описать то, что происходило, когда мы сотрудничали вместе… Было как-то странно. Мы не задавали друг другу лишних вопросов, мы почти не общались. Каждый занимался своим делом, пока не наступал момент, когда мы должны были сотрудничать. В такие часы Роб тут же брал на себя командование, и я был совершенно не против его слушаться. Мы выполняли все задания на отлично.
Я помню, как однажды мы сидели в машине, и случайно завязался разговор. Ночь была длинная, мы организовали слежку за одним кадром, и впереди было несметное количество часов, полных скуки. Разговор начался сам собой, а потом он вообще принял неприлично глобальные обороты. Мы разговорились о фобиях, страхах, и внезапно обычно неразговорчивого старика прошибло на целую тираду. Он смотрел мне прямо в душу и говорил: «Люди на самом деле не боятся ничего из того, чего принято сейчас бояться. Ни высоты, ни пауков, ни моря, ни темноты, не войны, ни прочих вещей. Человек создан бояться лишь одной вещи на этом свете, - смерти. Все остальные страхи – лишь побочные самого главного и единственного. Боишься высоты – нет, боишься упасть и разбиться насмерть. Боишься пауков? А вдруг они смертельно ядовиты? Боишься… да чего угодно боишься лишь потому, что это грозит смертью. Это не новость, не сенсация, что человечество боится смерти, оно создано, чтобы ее бояться. Хантер, ты просто подумай, чтобы случилось с этим миром, если бы человек перестал ее бояться?». На этой фразе тогдашний наш разговор по воле случая оборвался, и мы больше к нему не возвращались. Но эти слова на всю оставшуюся жизнь запали мне в душу, уж не знаю, почему.