Безумие
Шрифт:
Попрощались. Грузимся в «уазик». С кофрами тесновато. Это вам не кузов «Урала». Зато можно смотреть вперед.
Про пейзаж ничего не скажу, потому что ничего принципиально нового. Горный лес. Дороги нет. Потряхивает.
Надо разговорить Профессора. У него наверняка есть инструкции. Парень вроде ничего — физиономия не дикая.
— Ты сам откуда?
— Из Грозного, — говорит почти без акцента.
— А зовут как?
— Аслан.
— А почему Профессор?
— Кликуха.
— ???
— Я в институте учусь. В Грозном, в нефтяном.
Ни хрена себе! В этом путешествии можно было ожидать чего угодно. Но в диком горном лесу, за рулем бандитского «уазика» — студент…
— А что, у вас институт… Он еще работает?
— В войну разбежались все. А потом собрались как-то. Кто уцелел. И преподы, и студенты. Мало и тех, и других.
— А здесь чего делаешь?
— Каникулы.
Я закашлялся. Чуть было не спросил: «А это у тебя — стройотряд? Пят доллярев час? Или практика?» Но не спросил.
Выехали на дорогу. Асфальт! А что, собственно? Была же при советской власти дорога между Ботлихом и Ведено… Правда, дорогу дорогой, а асфальт асфальтом трудно было назвать.
Воронки три на три через каждые сто-двести метров делали трассу пунктирной. Это не считая всякой мелочи. Не скажу, что мы ехали быстрее, чем по лесу.
Вдруг впереди показалось нечто. Танки! И еще какие-то хреновины. Что это значит? Неужели федералы? И откуда? Колонна шла нам навстречу.
— Аслан, что это?
— Это наши.
Секундочку. Какие наши? Студент, ЛДПР, джинсы, говорит почти без акцента. Кого он называет нашими?
— Какие наши?
— Наши, наши. Ты думал, только у ваших танки есть?
Колонна приближалась. Три танка. Четыре грузовика — три крытых, на одном здоровенная фигня со спаренными стволами.
Мы встали на обочине. Танки шли по-походному — с открытыми люками. Механики-водители — по плечи наружу. На бортах и башнях — надписи арабской вязью. На одном по-русски: «Никакой пащады врагу». Великая отечественная, блин…
Аслан посигналил и помахал танкистам рукой. Ему ответили тем же.
Пропустили, тронулись.
Минут через двадцать за спиной слышим какое-то завывание. Нехорошее такое. Аслан напрягается, быстро сворачивает с шоссе. Мы опять в лесу. Останавливаемся.
— Лучше выйти.
Выходим.
И тут началось. Эти звуки мы уже знаем. Это — авиация. Бомбежка. Пытаюсь разглядеть что-нибудь через кроны деревьев. Ничего не видно. Но страха нет. Понятно, что долбят где-то рядом, но это не имеет к нам отношения.
— Аслан, что это?
Молчит. Но все и так понятно. На дороге появились новые воронки…
Из дневника генерала Геннадия Трошева.
«…Разведка обнаружила выдвижение колонны боевиков по дороге Ведено — Ботлих у перевала Харами в составе:
— танков — 3;
— зенитных установок — 1;
— грузовиков с боевиками — 3;
В результате нанесенного авиационного удара были уничтожены два танка и зенитная установка».
Сели в машину, выехали на трассу. И только тогда я вспомнил, что мы здесь не просто пассажиры.
— Костик, ну я-то — старый дурак, пялился на эту колонну, как завороженный, а ты-то что зевал?
— А я не зевал, я снял.
— Как это?
— Ну так, через стекло и снял…
Оборачиваюсь в полном недоумении. На коленях у Ножкина камера, глаз прилип к видоискателю — отсматривает снятое. Да, повезло мне с ними все-таки.
Несомненно, на территории суверенной Ичкерии нас ждет еще много интересного. Только как тут с «военной» цензурой?
— Аслан, а если мы по дороге снимать будем, эти, ваши, не напрягутся?
— Да снимайте.
— Тогда тормозни на секунду.
Остановившись, поменялись с Костиком местами — с переднего сиденья кино лучше получается. И «поливать» можно все подряд, благо кофры наши с нами, а в них еще пять аккумуляторов.
А вот и кино начинается…
— Костик, мотор.
— Уже…
Какой спаянный у нас коллектив. Двое суток всего вместе работаем, а лишних слов не нужно. Впрочем, эти двое суток вместили в себя очень многое. Целую жизнь… И смерть… И прилетели мы в Махачкалу сто лет назад. И это была совсем другая жизнь. Море, шашлык, вино, Валэра, девочки. А Москва — вообще другая планета. Неужели там действительно ездят красивые дорогие машины, вечером горят фонари, люди пьют кока-колу, можно на каждом углу поесть и выпить, а потом прийти домой? Просто прийти ДОМОЙ… Кажется, что это когда-то приснилось. А на самом деле мы всю жизнь мотаемся по этим горам, по лесным дорогам, вечером сидим у костра в компании бородатых моджахедов, а потом заваливаемся спать на голой земле. А еще попадаем под обстрелы, снимаем обстрелы, по утрам посещаем незапирающиеся сортиры без туалетной бумаги и радуемся, увидев человека в майке с надписью «ЛДПР»… С надписью из сна, из жизни, которая снилась.
Да, а вот это — не сон. Впереди вполне знакомая картина. Бетонные блоки с амбразурами, мешки с песком, «змейка» из надолбов. А над всем этим на очень длинном шесте гордо реет зеленый флаг с черным волком.
Нет, конечно, иллюзий никаких и не было. Глупо было удивляться. Это не 96-й год. Хотя, быть может, три года назад именно над этими бетонными блоками развевался триколор. И на посту стояли несчастные полуголодные ребята в мешковатой форме российской армии. Или гораздо более счастливые и сытые менты. Странно устроена человеческая память. Сейчас, видя эту «зазеркальную» картину — бывший российский блокпост с зеленым флагом и черным волком — я вдруг вспомнил события трехлетней давности…
К Новому, 1996 году наше начальство задумало сделать документальный фильм «Новый год в Грозном». По замыслу три съемочные группы должны были отправиться в Чечню снимать встречу Нового года. Одна — в войска, другая — к боевикам, а третья — на улицы ночного Грозного.
Первая группа справилась с задачей легко — московский офис хорошо поработал, заранее согласовав все с военными.
У второй тоже все получилось — ее возглавлял Ильяс Богатырев, человек, имевший с Чечней очень тесные отношения. (Внимание — именно журналистские отношения, и никаких более, вопреки грязным намекам, которые появились после его похищения. Но это уже другая история, и произошла она позже.) Эта группа встречала Новый год вместе с Дудаевым.