Безумное танго
Шрифт:
Задержался он только раз – уткнулся лицом в сгиб руки, чтобы заглушить надрывное дыхание, прислушался – вроде тихо. Рашид, похоже, безнадежно отстал… Можно было позволить себе небольшую передышку, но Юрий уже не мог остановиться: продолжал карабкаться все выше и выше.
Начался кустарник – ага, значит, он уже в парке. Ветви гладили его по лицу, по плечам, – нет, не все гладили, одна довольно грубо деранула по руке. О… собачья жизнь! Он же оставил рубашку на берегу! Не успел надеть, а потом забыл про нее. Этот придурок так внезапно набросился… Можно, конечно, вернуться, попытаться поискать рубаху, но нет уж, лучше не надо: по закону стервозности как раз и напорешься на Рашида – вернее, на его нож.
Нет, ну надо же, а?! Рашид обезумел, натурально обезумел! Не перенес, так сказать, другой дороги, не выдержал, что его грубо выдернули из привычной колеи. Ну да, жизнь осложнилась: раньше его вело только желание убивать, а теперь вдруг встала проблема выбора: убивать-то убивать, но кого? Не во всех же подряд ножами ширяться!
Хотя, впрочем, почему не во всех? Сначала тот черноволосый со странно знакомым лицом, теперь Юрий… Спасибо, хоть дал натянуть штаны и обуться! Однако без рубашки днем вид у него будет диковатый.
Днем! До дня еще ого-го сколько. И надо же где-то переночевать. И что-то делать, как-то жить.
Даже странно, до чего Юрия огорчило, что не удалось повидаться с Алёной. Вместе они что-нибудь придумали бы – и для него, и для нее. Вообще, какая это была глупость – расставаться! После всего, что испытали вместе, после того, как сроднились…
Впрочем, если Юрий чувствует себя сроднившимся с Алёной, то еще не факт, что она испытывает то же самое по отношению к нему. Исчезла, не предупредив… Привет! А как она могла его предупредить? Телефона не знает, адреса – тоже, только дом.
Значит, вчера поздним вечером, когда Юрий прятался в подъезде от ребяток, жаждавших его крови, Алёна уже мчалась куда-то на автомобиле. Куда? Зачем?
Деревья кончились. Начинался открытый высокий склон, поросший молоденькой травкой. Где-то здесь должны быть лестницы… А, черт с ними. Юрий на четвереньках вполз по склону, перемахнул чугунную ограду и мгновенно ощутил себя голым при свете фонарей, вереницей протянувшихся по Верхне-Волжской набережной. Если Рашид тоже вылез на откос… Юрий в два прыжка перемахнул набережную, юркнул в темный, похожий на старый парк двор перед каким-то домом, приостановился, вглядываясь сквозь прутья решетки то направо, то налево.
Вроде никого. Надо полагать, Рашид смирился с поражением. И куда же он теперь, интересно, подался? Уже за полночь. Спать небось пошел. Ну и на здоровье.
Юрию тоже вдруг захотелось спать. Не прикорнуть ли прямо здесь? Вроде бы тихое местечко.
Зевая, огляделся. Было что-то знакомое в очертаниях деревьев, столпившихся вокруг, тихо шумя молодой листвой, в белой громаде старинного дома, глядевшего на него темными, сонными глазами окон.
Юрий усмехнулся. Вот те на! Какой пассаж, какая неожиданность! Ноги умнее головы, сработали старые рефлексы. Ведь этот парк, куда он не глядя, не раздумывая, забежал, этот дом, под стенами которого прячется, – это обиталище его бывшего тестя, бывшей тещи и бывшей жены! Дом, в котором он прожил целых восемь лет, пока не сбежал, дав себе слово, что ноги его здесь никогда больше не будет!
Юрий качнул головой, дивясь прихоти случая, – и вдруг, неожиданно для себя самого, сообразил, куда уехала Алёна и где ее надо искать.
В Выксе! У тетки! А может, уже и в монастыре.
Фаина Павловна Малютина. Июнь 1999
Он возник из темноты так внезапно, что Фаина Павловна пронзительно взвизгнула. Тут же устыдилась своей паники и сказала строго, пытаясь скрыть страх и неловкость:
– Мужчина, что вы шара…
Она хотела сказать «шарахаетесь на людей», но не успела: он надвинулся, вцепился в ее плечи и так тряхнул, что у Фаины Павловны нелепо, как у куклы, мотнулась голова.
– Узнала меня? – спросил негромко, гортанным голосом. – Ну, говори! – И опять тряхнул ее изо всех сил.
Фаине Павловне показалось, что от следующего такого рывка голова у нее уж точно оторвется, однако она все-таки нашла силы разомкнуть губы и выдавить:
– Отпустите меня, я вас не знаю!
– Ах, не знаешь? Ну, зато я тебя знаю!
Он еще раз потряс ее за плечи, а потом шагнул в сторону, волоча ее за собой, и наконец прислонил к стене дома. Голова у Фаины Павловны мучительно кружилась, но все-таки она смогла сориентироваться и сообразить, что не больно-то далеко ее затащили – метров за двадцать, в потайной уголок, образованный торцами двух домов, сомкнувшихся углами. Приличные люди косо посматривали на это местечко, потому что однажды зимой, лет десять назад, когда дома еще только заселились, здесь замерз какой-то пьяный бомж, а поскольку в этот закоулок ветром намело приличный сугроб, труп обнаружился только весной. С тех пор каждую весну жильцы с отвращением, смешанным с каким-то патологическим любопытством, заглядывали в этот закоулок, не то боясь, не то надеясь (как иногда казалось Фаине Павловне!) обнаружить нового «подснежника», чтобы было о чем судачить весь последующий месяц.
«Он меня задавит здесь, – мелькнуло в голове. – Убьет, и никто никогда… до следующей весны…»
В закоулке ужасно воняло кошачьей мочой, и Фаине Павловне вдруг в самом деле стало страшно: нет ничего ужаснее, чем окончить жизнь в таком мерзком месте, в одиночестве, видя перед собой только глаза убийцы, который наслаждается твоей агонией. «Он сумасшедший, он маньяк!» – мелькнула мысль, и Фаина Павловна, подстегнутая страхом, нашла в себе силы поднять бессильно болтающиеся руки и вцепиться в лацканы пиджака своего мучителя, нашла силы снова закричать:
– Отпустите меня, вы, убийца!
По его телу прошла судорога – такая сильная, что Фаина Павловна почувствовала ее своим телом, как если бы это был разряд электрического тока.
– Убийца, говоришь? – прошипел он сквозь зубы, и в то же мгновение Фаина Павловна ощутила его руки на своем горле. Странно – первая мысль была о том, что руки у него потные и очень горячие, ну прямо-таки раскаленные, будто у человека температура, ну а собственное горло показалось ледяным, как если бы она уже была трупом – остывшим трупом!