Безумное танго
Шрифт:
– О, да-ра-гая, – со своим отвратительным, протяжным акцентом пропела женщина, которая на самом деле была никакая не Белла, а вообще Бюль-Бюль Мусатовна, то есть Соловей Мусатовна, и, наверное, она однажды решила, что лучше покончить с собой или назваться Беллой, чем выставлять себя на посмешище. – О да-ра-гая, как же я ра-да, как же ра-да слышать вас! Как вы поживаете, да-ра-гая, без-цен-ная наша?
«Ах ты, сучка усатая!»
– Насчет того, как я поживаю, я вам немного погодя расскажу, Белла Михайловна, – голосом, не предвещающим ничего доброго, проговорила Фаина Павловна. – Но сначала вы мне скажите: где Рашид?
Мгновенная пауза сообщила ей больше, чем слова, хотя тут же бурным потоком полились и слова:
– Ой, ну как это – где? В Нижнем Новгороде, канэшна . – Она всегда говорила именно так, жутко и смешно: канэшна вместо конечно . – Он, канэшна, собирался навестить свою двоюродную бабушку в Гёкчае, вы же знаете, что туда еще в декабре уехал брат моего мужа Максуд, однако Максуд прислал телеграмму, что бабушке становится лучше, он сам скоро вернется, и Рашид остался, потому что работа, вы понимаете, канэшна…
– Белла Михайловна, – с трудом вклинилась Фаина Павловна в этот поток гортанных, протяжных, сладких, как рахат-лукум, словесных оборотов, – я вас спрашиваю, где Рашид находится сейчас. В данную минуту!
– Ах вон вы о чем! Я вас не поняла, да-ра-гая, – хрипло хохотнула Белла Михайловна, – вы знаете, я в последнее время стала такая заторможенная, до меня все доходит с баль-шим трудом. Это так на меня непохоже, я всегда была очень бойкая, как птичка! Как настоящий бюль-бюль – соловей! Кстати, да-ра-гая, я хотела посоветоваться с вами как со специалистом. Может ли быть, что эти явления моей забывчивости – первые признаки климакса? Как вы думаете, у меня уже настал возраст, подходящий для климакса?
– Блядь, – громко и отчетливо сказала в трубку Фаина Павловна, – блядь, если ты мне не скажешь, где твой поганый сын, я тебе устрою климакс прямо по телефону! Мало не покажется!
Бюль-Бюль что-то булькнула потрясенно, потом голосок все же прорезался:
– Да как вы… Да что вы со мной…
– Блядь, – с ненавистью повторила Фаина Павловна, – только попробуй бросить трубку – и я сию же минуту позвоню в милицию и сообщу, что твой ублюдок на меня напал сегодня ночью, буквально полчаса назад, хотел изнасиловать и чуть не задушил. Если бы не соседка, которая подняла шум, он бы убил меня, убил! Так что у меня есть свидетельница, которая его разглядела. Вдобавок он еще и обоссал меня, я вся в его вонючей моче, можно анализы сделать, и у меня горло все расцарапано! – кричала Фаина Павловна, с болезненным наслаждением описывая свои реальные и вымышленные страдания, а то, что она употребляла для этого самые грубые слова, которые раньше и мысленно-то произнести считала для себя зазорным, еще усиливало это наслаждение. Но самым лучшим была неведомо откуда вынырнувшая соседка-свидетельница, это просто класс, что такое вдруг пришло ей в голову!
– Да-ра-га… – начала было Бюль-Бюль, но умолкла, словно подавилась.
Фаина Павловна вспомнила, как она сама давилась криком, когда руки Рашида стискивали ей горло, – и злорадно хохотнула:
– Вот вам и дорогая! О, теперь это вам и в самом деле дорого обойдется! Я вам покажу, что со мной такие игры не проходят! Я вам кто – наемный киллер, которого убирают после того, как он выполнил заказ?!
– Ради Аллаха, – простонала Белла Михайловна, – умоляю вас, да-ра… – И она осеклась, видимо, вспомнив угрозу собеседницы и сообразив, что означали эти слова. – Ско… сколько вы хотите?
– Прежде всего мне нужны гарантии, что ваш поганый сынуля больше не сунется ко мне со своим поганым разбитым сердцем и грязными руками! – отчеканила Фаина Павловна. – И, чтобы обеспечить эти гарантии, моя соседка сейчас же, прямо сию минуту, запишет все, что она видела сегодня вечером, опишет, в каком состоянии она меня нашла, все эти пятна мочи…
Она всхлипнула: ей никогда не составляло особого труда заплакать, а уж теперь-то…
– Я тоже все напишу: все , вы меня поняли? Мне ничего не грозит, мое участие в том деле доказать будет довольно сложно, а то и вовсе невозможно, вы мне сами об этом говорили, Белла Михайловна, помните, в декабре? Помните? – вдруг гаркнула она, испугавшись мертвенной тишины в трубке: а вдруг чертова Бюль-Бюль там сдохла от страха? Это никак не входило в планы Фаины Павловны, хотя бы потому, что из Беллы Михайловны еще много чего можно было выкачать!
– Помню, помню, канэшна, не надо так кричать, да-ра-гая…
Ну, жива, слава богу! Но она еще смеет что-то советовать Фаине Павловне, которая, можно сказать, держит в кулаке и ее жизнь, и жизнь ее мерзкого сыночка!
– Эти показания будут храниться в надежном месте, вы до них не доберетесь даже со всей вашей мафией с Мытного рынка, – пригрозила она. – Но если со мной что-нибудь случится, они немедленно станут достоянием гласности, и от вас от всех пух и перья полетят! Вы сами знаете, как относятся в городе к кавказцам, а к этому рынку – тем паче. Если мои свидетельства станут достоянием широкой гласности, отношение вряд ли изменится к лучшему! Скоро выборы, такую выгодную карту только дурак не согласится разыграть! А я уж позабочусь, чтобы копии моих свидетельств попали и к Чужанину, и к Мертваго, и к другим кандидатам.
Фаина Павловна перевела дух. Хватит угроз. Пора переходить к делу. Бюль-Бюлька сейчас в таком состоянии, что из нее можно любые фигуры лепить.
– Кстати сказать, моя соседка – пенсионерка, а вы представляете, что сейчас происходит с пенсиями? Если не ошибаюсь, еще за март не платили!
– Сколько… сколько она хочет? – выдохнула Белла, громко всхлипнув, что вызвало на лице Фаины Павловны ухмылку: давай, давай, уж я-то знаю, чего стоят твои слезы!
– Она хочет тысячу долларов, – ответила Фаина Павловна, не моргнув глазом, и на сей раз в трубке воцарилось такое глубокое молчание, что она снова струхнула: уж не окочурилась ли Белла в одночасье?
– Итак, моей соседке – тысячу долларов. Ну а мне за все, что пришлось испытать… – Она сделала паузу, просто-таки слыша, как нож страдания поворачивается в сердце Бюль-Бюль, со скрежетом разрывая ткани, и спокойно продолжила: – И десять тысяч мне.
– Долларов? Десять тысяч долларов? – вскричала Белла, и в голосе ее прорезалась такая острая ненависть, что Фаина Павловна на миг струхнула: не перегнула ли палку?
– Разумеется, долларов, но если у вас есть фунты стерлингов, возьму ими.
– У меня нет десяти тысяч! – выкрикнула Белла. – Вы же знаете, мы с декабря до сих пор в долгах, на мужа наезжают кредиторы…
– Адвокаты у нас тоже чрезвычайно дорого берут, особенно если надо отмазать человека от покушения на убийство, – равнодушно сообщила Фаина Павловна и удовлетворенно кивнула, когда в ответ раздалось:
– Пять! У меня только пять тысяч! Больше нету, клянусь жизнью сына!
Фаина Павловна мысленно выругалась. Если Белла начала клясться жизнью сына, этому можно верить. Эта жирная усатая особа была суеверней древней старухи и всякие такие клятвы воспринимала чуть ли не как средство накликать беду на своего единственного ненаглядного ребеночка.