Безумное танго
Шрифт:
Время, отведенное на раздумье, истекло. Теперь надо было решиться – уходить подобру-поздорову или ввязаться еще в одну авантюру. Почему-то Юрий чувствовал, что просмотр кассеты будет означать какие-то непомерные лишние хлопоты. А нужно ему это?! «Меньше знаешь – лучше спишь», – сурово сказал он себе и кивнул в знак согласия.
Приняв решение, он быстрым шагом двинулся к балкону, взялся уже за дверь, но вдруг рука, словно против воли, вцепилась в портьеру и задернула ее. Уже в кромешной тьме Юрий вернулся в угол, где стояли телевизор и видеомагнитофон, включил их и сунул кассету в прорезь. Засветился экран, видак с тихим щелчком затянул кассету в свое нутро – и Юрий едва успел приглушить звук, прежде чем из динамика раздалась оглушительная дробь.
Палочки так и порхали над барабаном, который висел на шее у румяного парнишки в красной пилотке. Таким же красным, как пилотка, был и галстук на его шее. Пионерский галстук.
Камера отъехала от лица юного барабанщика и устремилась к другому пареньку, который не менее самозабвенно трубил в горн. Юрий порадовался, что вовремя выключил звук.
Картинка на экране снова сменилась. Теперь в кадре был небольшой отряд пионеров, маршировавший на месте, воздев в салюте ладони к пилоткам. Ребятишек было четверо: два пацана и две девчонки в плиссированных юбочках выше колен и строгих белых рубашечках, застегнутых под горлышко. На ногах белые гольфы, туфельки на низких каблуках. Вот одна из девочек вышла вперед и, по-прежнему держа руку косо над головой, обратилась с рапортом к вожатой, которая стояла под роскошным знаменем с кистями и с портретом развенчанного вождя.
Увидев лицо этой вожатой, Юрий не поверил своим глазам. Да нет, быть такого не может… Это же Инга! Инга, сестра Алёны!
Инга, впрочем, была сейчас совершенно другая, чем когда валялась на продавленном диване в компании двух голых самцов. Вид у нее был необычайно деловитый и даже, можно сказать, невинный.
«Это что, секта какая-то?» – подумал Юрий в полной растерянности.
Рапорт закончился. Пионерка шагнула в строй. Инга опустила руку и, с улыбкой взглянув на маленький отряд, вдруг принялась развязывать галстук.
Видимо, сбор окончился.
Видимо, так… Две пионерки мигом последовали примеру вожатой. Глядя на нее невинными детскими глазами, они тоже начали развязывать галстуки, а когда справились с ними, аккуратно сложили на письменный стол, стоявший под знаменем. Следом настал черед пилоток, которые были прикреплены шпильками и приколками к аккуратно уложенным косичкам. Этот процесс длился довольно долго, потому что пилотки то и дело цеплялись за бантики. Инга, справившись со своей пилоткой, отправилась помогать пионеркам.
Горнист и барабанщик стояли в это время в классических позах, изображавших готовность снова трубить и отбивать марш, и тут Юрий впервые заметил некую несообразность происходящего. Мальчишки-то уже явно вышли из пионерского возраста! Им было не меньше пятнадцати-шестнадцати, то есть давно пора бы и в комсомоле быть! Да и девочкам тоже.
Тем временем пионерки покончили с пилотками и бантиками и по примеру вожатой принялись расстегивать беленькие блузочки. Под блузочками не было ничего…
Палочки снова замелькали в руках барабанщика, и, подстраиваясь под эту дробь, пионерки четко и ритмично совершили полный стриптиз, оставшись только в белых гольфах.
Вслед за этим обнажившаяся вожатая подошла к горнисту и, забрав у него трубу, приставила к своему неприличному месту – сохраняя при этом все то же серьезное, даже ханжеское выражение лица. Однако тотчас на экране появились другие персонажи, и Юрий понял, что на пионерском сборе присутствовали и посторонние. Почетные, так сказать, гости.
Почетными гостями было четверо голых мужиков. Их нагота, впрочем, была вполне объяснима, потому что пионерский сбор, как выяснилось, проходил… в предбаннике. В распахнутую дверь просматривался бассейн сауны, лица мужчин лоснились от пота, и, ей-же-ей, вполне объяснимо было желание «юных пионеров» поскорее избавиться от своей тесноватой и жаркой формы!
Камера так быстро скользнула по зрителям, что рассмотреть их было невозможно. Да и то, что вытворяла вожатая с горнистом, заслуживало, на взгляд оператора, куда большего внимания.
Теперь камера фиксировала все подробности неспешного раздевания мальчишки. Он стоял с каменным выражением лица (брови, похожие на две большие черные запятые, сурово сошлись к переносице, толстогубый рот плотно сжат), как бы и не обращая внимания на то, что проделывали ловкие руки, однако невооруженным взглядом было видно, что парень быстро дошел до точки кипения. Ну а остальные девочки прилежно повторяли преподанный урок, так что и барабанщик тоже оказался голышом.
Наконец Инга взяла горниста за руку и, скромно потупив глазки, подвела его к группе зрителей. И снова Юрий не смог рассмотреть их лиц и фигур. Они оказались прикрыты черными маскировочными квадратиками, но не все, а только три. Четвертым же зрителем… четвертым оказался не кто иной, как его бывший приснопамятный тесть – Егор Фролов!
Фролов недолго оставался пассивным зрителем. Вышел вперед, почесывая волосатое брюшко, и опустился на четвереньки. Барабанщик и горнист подходили к нему поочередно, пристраивались сзади, а он бил кулаками в пол от наслаждения, и камера не пропустила ни одной судороги, искажавшей его потное, набрякшее лицо…
Что там происходило с остальными гостями и с девушками, чем занималась ретивая пионервожатая – все это осталось за кадром. Скачки изображения свидетельствовали, что пленка перемонтирована так, чтобы запечатлелась только оргия с участием Фролова. Закончилась картина зрелищем вообще отвратным до того, что Юрий резко выключил видеомагнитофон и еще какое-то время сидел в темноте с закрытыми глазами, как если бы боялся, что, открыв их, снова увидит на экране свалку юношеских тел, сплетенных с распутной плотью разъевшегося бывшего зека, а ныне – одного из столпов экономики «третьей столицы».
Тряслись руки, когда Юрий доставал кассету, вкладывал ее в коробку и нес в тайник.
Теперь понятно, почему так резко поубавилось количество долларовых пачек… Фролову, надо думать, пришлось тряхнуть почти всей своей заначкой, чтобы выкупить эту кассету. Теперь также понятно, что стоит за словами Лоры: отец, мол, был злой, как зверь, житья никому не давал, но наконец что-то там у него уладилось, и он на радостях укатил отдохнуть. Конечно, можно порадоваться, что удалось завладеть этаким компроматом на себя самого. Можно вздохнуть с облегчением! Это ведь картина не только отвратительного настоящего, но и не менее отвратительного прошлого. Фролов строит из себя авторитета, вора в законе, чуть ли не кичится своим тюремным прошлым, не прочь козырнуть страданиями, которые претерпел от «коммуняк», а тут вдруг выясняется, что на зоне он был вульгарной «машкой» – вдобавок получавшей немалое удовольствие от того, что с ним (с ней!) проделывали сокамерники.