Безумный бог
Шрифт:
Я осушил потир почти наполовину. Настоятель выпучил глаза и побледнел как привидение.
– В самом деле отличное вино, Форнолт. – В ушах так громко булькало, что я едва слышал собственный голос, а брюхо распухло, как у женщины, собравшейся рожать. Но я видел по реакции Настоятеля, что должен был умереть, прежде чем оторвать чашу от губ. – Итак, теперь ты скажешь, где я могу найти Физула Чембрюла? Или хочешь допить остатки вина?
Я поднялся и сунул потир в руки Настоятелю. Он уставился в чашу, пытаясь понять, то ли его яд не подействовал, то ли я действительно был так велик, как о том заявляла Сванхилда.
– Что решаешь? – сурово спросил я.
Потир выскользнул из руки Форнолта и со звоном упал на пол, разлив красное вино по камням. Настоятель рухнул на колени и поцеловал край моей робы.
– Я всего лишь старался почтить нашего Повелителя Смерти! – Он говорил, разумеется, о священном акте убийства ничего не подозревающего гостя. – Я ведь не знал, что ты Избранный!
– А я и не утверждал этого. – Из-за бульканья в ушах я едва мог его слышать. – И все же, где мне найти Физула Чембрюла?
Он не отрывал взгляда от моей руки, которая скользнула под робу и вытянула кинжал со сверкающим лезвием.
– Не надо! – взмолился он. – Я сам отведу тебя к нему!
Я покачал головой, понимая, что не справлюсь с холодным жаром в моей груди.
– Отвечай, или я прямо сейчас убью тебя, и пусть тогда Единственный в твоей следующей жизни накажет тебя за твое молчание.
Такой угрозы Форнолт выдержать уже не мог
– Старая башня! Мои шпионы доносят мне, что именно там он молится Йахту Звиму.
Я оглядел зал и увидел, как горят восторгом глаза служителей, ведь убийство мастера дарит Единственному еще больше почета, чем даже убийство гостя. Сванхилда, взволнованно кивая, выражала свое одобрение.
– Я смогу отыскать башню, – сказала она. – Это в Руинах.
Я оглядел пустой зал, ибо полагал до сих пор, что мы-то как раз и находимся в Руинах, потом высоко занес кинжал над головой. Форнолт закрыл глаза, понимая, что не сможет сопротивляться Избранному Единственного. Вязкая масса в моей груди с трудом просачивалась по венам, и я шагнул вперед, чтобы отомстить за себя.
Затем я представил душу Форнолта на равнине Фуги, призывающего нашего Темного Повелителя, и понял по холодному комку в груди, что Кайрик никогда не откликнется на его зов. Подсыпав яд в вино. Настоятель совершил непростительное святотатство, ранив Единственного в самое сердце, и это нельзя простить. Настоятеля притащат к Келемвару, который станет судить его как подлого и Лживого, и приговорит к вечным мукам.
Моя рука отказывалась опуститься, чтобы нанести удар предателю.
Я стиснул зубы и снова попытался ударить, но рука лишь начала дрожать. И почему я такой слабак? С моей стороны было ужасно непочтительно оставить предательство Форнолта неотомщенным, тем не менее я не мог ударить, даже когда призвал сердце Кайрика дать мне силы. Я проклял заклинание Блудницы, хотя прекрасно знал, что один во всем виноват. Я так боялся пыток Келемвара, что не мог послать на эти муки чужую душу.
Даже сейчас я испытываю стыд, признаваясь в такой трусости. Я так долго простоял, занеся кинжал для удара, что восторг на лицах служителей сменился недоумением, а Форнолт открыл глаза и с жалостью уставился на меня.
Сванхилда нахмурилась и отошла в сторону:
– Ну что, Малик? Ты будешь его убивать или нет?
Я снова попытался опустить кинжал, но был слишком слаб, особенно когда жертва смотрела мне прямо в глаза. Я покачал головой:
– Нет.
Служители разочарованно охнули. Я увидел, что и Сванхилда больше не смотрит с восторгом… но тут меня схватила за руку Тира.
– Конечно, нет! Малику нет необходимости доказывать свою веру. – Тира взяла кинжал у меня из руки. – Это мы должны доказать свою!
38
Калиф частенько любит повторять: «Если наказание не жестоко, значит, это не наказание». Служа этому девизу, тюремщики в его тюрьмах придумали множество отменных изощренных орудий. Они создали машины, которые сгибают жертву пополам так, что ее затылок касается пяток, и выковали маленькие инструментики, от которых пленник смеется до тех пор, пока не лишается голоса, а еще они построили один жуткий прибор, который все сильнее стягивает грудь пленника, чем больше тот выдыхает. Тем не менее, калиф обменял бы все эти сокровища на простую тюрьму, в которую Хельм заключил Мистру, тюрьму более зверскую, чем все крюки и распорки в Калимшане.
Богиня восседала на ложе мягкой пустоты, кляня Тира за судьбу, в которой она одна была виновата. Ее тюрьма была такой тесной, что Мистра не могла поднять головы без того, чтобы не дотронуться до холодного несуществующего потолка, как не могла лечь и вытянуться, не коснувшись твердых стен из ничего. Но муки, которые она испытывала, не были физическими, ибо тела божеств способны вынести любую пытку, испытывая при этом не больше боли, чем чувствует смертный на ярком солнце.
Мистру тревожил Адон. Патриарх бродил по равнине Фуги и кричал в безумии и смятении; в его голосе, полном страдания, тонули мольбы всех остальных Преданных.
– О, Келемвар, Повелитель Мертвых и Судья Проклятых, услышь призыв своего мертвого друга Адона! Смилуйся над моей душой и над всеми бедными душами, которые когда-либо поклонялись Мистре, богине Лжи! Ее снедает ненависть и зависть, она обманывает всех, кто ее боготворит! Она бросила нас гнить, и я молю тебя, справедливый повелитель, добрый и милосердный бог, сжалься над нашими несчастными душами и дай нам кров в Городе Мертвых!
Мистра взвыла, ибо ни одна пытка не могла принести столько боли, как эта. Она выслушала мольбы Адона тысячу раз и каждый раз пыталась ответить, но у нее ничего не вышло. Тюрьмы Хельма существовали вне времени и пространства; любое божество, угодившее в такой каземат, было отрезано от всех божественных сил.
То, что богиня Магии могла слышать голоса своих почитателей, было лишь любезностью со стороны тюремщика, оказанной в признание того факта, что обвинения против нее пока оставались недоказанными. Мистра могла бы попросить тишины, но не стала этого делать, так как она верила, что Келемвар попытается освободить ее, и хотела быть готовой, когда наступит время бежать.
Мольба Адона, обращенная к Келемвару, зазвучала в тысяча десятый раз. Мистра громко всхлипнула и поклялась, что, как только убежит, перво-наперво утешит своего патриарха. Потом богиня взяла себя в руки, приготовившись выслушать заново всю мольбу до конца.