Безутешные

Исигуро Кадзуо

Официант усадил меня за один из последних столиков и налил кофе. Когда он удалился, я обнаружил, что, кроме меня, здесь присутствуют только пара у дверей, говорившая по-испански, и старик с газетой, которого отделяло от меня несколько столиков. Вероятно, я спустился к завтраку последним, однако не чувствовал за собой вины, поскольку вчерашний вечер потребовал невероятно много сил.

С другой стороны, следя за колыханием пальм под вентиляторами, я начал даже испытывать удовольствие. В конце концов, я мог быть доволен тем, чего достиг за короткий срок пребывания в городе. Разумеется, многие аспекты местного кризиса оставались для меня неясными, даже загадочными. Но я не прожил здесь еще и суток, а ответов на вопросы можно было ожидать в скором времени. Сегодня же, например, мне предстояло посетить графиню, а там не только прослушать старые граммофонные записи и освежить свои воспоминания о музыкальных

талантах Бродского, но и обсудить детально местный кризис с графиней и мэром. Затем была запланирована встреча с горожанами, непосредственно затронутыми текущими проблемами, – важность этой встречи я подчеркивал вчера в разговоре с мисс Штратман – а также беседа с самим Кристоффом. Иными словами, наиболее важные встречи еще только намечались, поэтому на данной стадии рано было не только делать выводы, но даже задумываться о содержании будущей речи. Соответственно, я имел право пока удовольствоваться уже собранной информацией и провести завтрак в приятно-расслабленном состоянии.

Вернулся официант с холодным мясом, сырами и корзинкой, наполненной свежими булочками, и я неспешно начал поглощать еду, время от времени подливая себе крепкого кофе. Я уже достиг почти полной безмятежности, когда в зале появился Штефан Хоффман.

– Доброе утро, мистер Райдер, – произнес молодой человек, с улыбкой устремляясь ко мне. – Я слышал, вы только-только спустились. Не хочу мешать вам завтракать, поэтому долго вас не задержу.

Он продолжал стоять над столиком и улыбаться, ожидая, очевидно, что я заговорю первый. И тут я вспомнил о нашем вчерашнем условии.

– Ах да! – воскликнул я. – Казан. Да. – Я отложил нож для масла и взглянул на Штефана. – Это, конечно, одна из самых сложных фортепьянных пьес, какие только существуют. Если вы только начали ее разучивать, не приходится удивляться некоторым шероховатостям в исполнении. Это всего лишь шероховатости, ничего больше. Как ни крути, а данная пьеса требует длительных занятий. Прорвы времени.

Я снова умолк. Улыбка сползла с лица Штефана. – Но в целом, – продолжал я, – и подобные вещи я повторяю при каждом случае, в целом ваша вчерашняя игра свидетельствует о незаурядном даровании. Уверен, если у вас найдется достаточно времени, вы отлично справитесь и с этой трудной пьесой. Конечно, вопрос в том…

Но молодой человек больше меня не слушал. Подойдя на шаг ближе, он заговорил:

– Мистер Райдер, я хотел бы внести ясность. Если я вас правильно понял, все, что требуется, это длительные занятия? В способностях недостатка нет? – Внезапно Штефан скорчил гримасу, перегнулся пополам и, вздернув колено, стукнул по нему кулаком. Затем он выпрямился, глубоко втянул в себя воздух и засветился восторгом. – Мистер Райдер, вы просто не представляете себе, что значат для меня ваши слова. Вы понятия не имеете, как вы подняли мой дух. Знаю, что покажусь нескромным, однако скажу: я всегда чувствовал, знал в глубине души, что мне под силу многое. Но услышать такое не от кого-нибудь, а от вас – Боже, это дорогого стоит! Прошлой ночью, мистер Райдер, я играл не переставая. Всякий раз, когда меня одолевала усталость и хотелось бросить, внутренний голос шептал: «Подожди. Быть может, мистер Райдер еще стоит у входа. Или слышал недостаточно, чтобы вынести суждение». И я, вкладывая еще больше старания, продолжал. А когда закончил – часа два назад – признаюсь, подошел к двери и выглянул. И конечно, оказалось, что вы ушли спать – как того и требовало благоразумие. Вы и без того были чрезмерно великодушны. Надеюсь, вы оставили себе довольно времени, чтобы выспаться.

– Да-да. Я стоял у дверей… не очень долго. Сколько потребовалось для формулировки вывода.

– Вы были бесконечно добры, мистер Райдер. Сейчас я чувствую себя совершенно другим человеком. Тучи надо мной рассеялись!

– Послушайте, вам не следует внушать себе ложные представления. Я сказал только, что вы способны освоить эту пьесу. Но будет ли у вас достаточно времени…

– Об этом я позабочусь. Не упущу ни малейшей возможности попрактиковаться. Забуду о сне. Не беспокойтесь, мистер Райдер. Я сделаю все, чтобы завтра вечером родителям не пришлось за меня краснеть.

– Завтра вечером? А, ну да…

– Но что же я все о себе да о себе – даже словом не обмолвился о том, какой оглушительный успех вы имели вчера. Я говорю про обед. Весь город только об этом и твердит. Ваша речь была просто из ряда вон.

– Спасибо. Я рад, что ее оценили.

– Уверен, что она прекрасно подготовила почву для дальнейшего. Да, кажется… это действительно хорошая новость, с нее-то мне и следовало начать. Как вы знаете, мисс Коллинз вчера присутствовала на обеде. Так вот, кажется, когда она уходила, они с мистером Бродским на мгновение обменялись улыбками. Да, правда! Многие могут подтвердить. Отец

тоже видел. Сам он не делал никаких попыток свести их; напротив, старался не торопить события, прежде всего дать мисс Коллинз время подумать относительно зоопарка и всего прочего. Но это произошло как раз в ту минуту, когда она направилась к двери. Видимо, мистер Бродский заметил, что она уходит, и встал. Он весь вечер сидел за столом, даже когда публика по обыкновению принялась свободно перемещаться. Но тут мистер Бродский поднялся и устремил взгляд в конец зала, где мисс Коллинз с кем-то прощалась. Один из джентльменов – кажется, мистер Вебер – ее провожал, но, видимо, инстинкт подсказал ей оглянуться. Конечно, она увидела, что мистер Бродский встал и глядит на нее. Отец и еще несколько человек это заметили, и шум в зале немного стих. Первый момент, говорит отец, был жутким: мисс Коллинз собиралась ответить холодным злым взглядом, ее лицо начало принимать соответственное выражение. Но в последний миг она передумала и улыбнулась. Да, она послала мистеру Бродскому улыбку и вышла. А мистер Бродский… ну, вы понимаете, что это значило для него. Вообразите: после стольких лет! Отец – я виделся с ним минуту назад – говорит, что мистер Бродский этим утром взялся за дело преисполненный новых сил. Он уже целый час провел за инструментом! Сменил меня почти сразу, часу не прошло! Отец говорит, мистера Бродского просто не узнать, а уж к выпивке его, судя по всему, даже не тянет. Настоящий триумф для отца и для других тоже – и, не сомневаюсь, ваша речь этому необыкновенно помогла. Мы все еще ждем ответа от мисс Коллинз, придет ли она в зоопарк, но после того, что произошло вчера, мы, естественно, настроились оптимистично. Что за утро нас ожидает! Ну что ж, мистер Райдер, не стану больше вам мешать – наверное, вы хотите поскорее закончить завтрак. Еще раз большое спасибо. Безусловно, в течение дня мы еще где-нибудь встретимся, и я расскажу, как подвигается Казан.

Я пожелал Штефану удачи – и он энергичным шагом вышел из зала.

Разговор с молодым человеком доставил мне еще большее удовлетворение. Я в прежнем неспешном темпе продолжал завтрак, в особенности наслаждаясь свежим вкусом местного масла. Появился официант с еще одной порцией кофе и вновь исчез. Скоро я поймал себя на том, что почему-то пытаюсь вспомнить ответ на вопрос, который задал мне попутчик в самолете. Он сказал, что в финалах Мирового Кубка играли вместе три пары братьев. Не припомню ли я, кто это был? я пробормотал что-то в извинение и вернулся к своей книге, не желая поддерживать разговор. Но с тех пор стоило мне, как сейчас, ненадолго остаться в одиночестве, как у меня в мозгу тут же всплывал этот вопрос. Больше всего меня раздражало то, что я не один год помнил все три фамилии, но иногда та или другая забывалась начисто. Так было и этим утром. Я вспомнил, что в финале 1966 года за Англию играли братья Чарлтоны, в 1978 за Голландию – братья ван дер Керкхофы. Однако третью пару я, как ни старался, вспомнить не мог. Ломая себе голову, я все больше досадовал, пока не решил, что не встану из-за стола и не примусь за намеченные дела, пока не вспомню, как звали оставшихся братьев.

Меня оторвал от раздумий Борис, который вошел в зал и направился ко мне. Он передвигался рывками, петляя от одного пустого столика к другому; могло показаться, что он приближается не целенаправленно, а случайно. Он не смотрел в мою сторону, а добравшись до соседнего столика, сел ко мне спиной и стал водить пальцем по скатерти.

– Борис, ты уже позавтракал? – спросил я.

Он не поднимал взгляда от скатерти. Затем спросил безразличным тоном:

– Мы поедем на старую квартиру?

– Если хочешь. Я обещал: если ты захочешь, мы туда отправимся. Ну, что ты решил, Борис?

– А у тебя есть сейчас дела?

– Да, но я могу их отложить. Если хочешь, поедем. Но тогда уж немедленно. Как ты сам сказал, у меня сегодня дел по горло.

Борис, казалось, задумался. Он по-прежнему сидел ко мне спиной и теребил скатерть.

– Ну что, Борис? Пошли?

– Там будет Номер Девять?

– Наверное. – Решив, что пора брать инициативу в свои руки, я встал и положил салфетку рядом с тарелкой. – Отправимся прямо сейчас. День, похоже, солнечный. Не придется даже подниматься за куртками. Давай пошли!

Борис все еще колебался, но я обнял его за плечи и повел прочь из столовой.

Когда мы с Борисом пересекали холл, я заметил, что портье машет мне рукой.

– Мистер Райдер, – заговорил он, – приходили те самые журналисты. Я подумал, лучше будет их пока отослать, и посоветовал им вернуться через час. Не беспокойтесь, они не имели ничего против.

Секунду поразмыслив, я отозвался:

– К сожалению, у меня сейчас важные дела. Не могли бы вы попросить, чтобы они согласовали время с мисс Штратман? А теперь простите, нам нужно идти.