Безутешные

Исигуро Кадзуо

На мгновение мне почудилось, будто Бродского ведут ко мне, однако я тут же понял, что все они спешно направляются в соседнюю столовую. Официант, стоявший у порога, провел Бродского со свитой внутрь – и как только они исчезли, в зале вновь воцарилась тишина. Длилась она недолго, но едва гости возобновили разговоры, я ощутил, что атмосфера опять накалилась.

Неожиданно у стены я заметил одиночное кресло с прямой спинкой и подумал, что удобный наблюдательный пункт позволит мне лучше оценить преобладающее настроение и хорошенько обдумать то, о чем предстояло говорить за обедом. Итак, я подошел к креслу, уселся и стал изучать публику.

Гости продолжали оживленно беседовать и смеяться, однако

подспудное напряжение, несомненно, возрастало все более. Учитывая это, а также тот факт, что некоему лицу уже поручено высказаться о собаке особо, представлялось разумным придать моим словам максимально уместную в данном случае беспечность. В итоге я решил, что лучше всего будет, если я расскажу несколько забавных закулисных анекдотов, связанных с чередой казусов, которые преследовали меня во время моей последней гастрольной поездки по Италии. Я уже достаточно опробовал эти рассказы на слушателях и убедился в их способности быстро разряжать обстановку; безусловно, в настоящих обстоятельствах их должны были принять на ура.

Я мысленно перебирал возможные варианты вступления, как вдруг обратил внимание на то, что толпа значительно поредела. Только теперь я увидел, как гости гурьбой устремились в столовую, и, вскочив на ноги, присоединился к шествию.

Иные из направлявшихся на обед встречали меня улыбкой, однако никто со мной не заговаривал. Я ничуть против этого не возражал, поскольку пытался построить в голове действительно завлекательное начало речи. У самого входа в столовую я все еще никак не мог сделать выбор между двумя вариантами. Первый звучал так: «С годами мое имя исполнителя стало ассоциироваться с определенными качествами. Тщательная проработка деталей. Безукоризненно выверенная точность. Строгий контроль над динамикой». Пародийно-помпезное начало тут же сводилось на нет веселыми признаниями относительно того, что произошло в Риме на деле. Другой способ заключался в незамедлительном переходе к откровенно фарсовому тону: «Опрокинутая рампа. Отравленные грызуны. Опечатки в партитуре. Немногие из вас, я полагаю, готовы усмотреть прочную связь между подобными явлениями и моим именем». Оба варианта имели свои достоинства и недостатки – и в результате я решил отложить окончательный выбор до того момента, когда смогу лучше судить об общем настроении, которое будет царить за обедом.

В столовой все вокруг взволнованно переговаривались. Войдя, я был поражен ее громадностью. Даже при таком многолюдном сборище – свыше сотни человек – было понятно, почему потребовалось осветить только часть зала. Сервировано было множество круглых столиков, однако не меньшее количество ненакрытых – без белоснежных скатертей и серебра, без стульев – рядами терялось в полумраке вдали. Многие из гостей уже заняли свои места, и общая картина – сверкание дамских драгоценностей и хрустящая белизна курток официантов на фоне черных смокингов в обрамлении темноты – производила сильное впечатление. Я озирал столовую с порога, пытаясь оправить на себе халат, и тут рядом появилась графиня. Она взяла меня под руку и повела вперед, как уже делала раньше, со словами:

– Мистер Райдер, мы поместили вас за столик, откуда вы будете не слишком заметны. Нам не хочется, чтобы вас обнаружили и тем самым испортили сюрприз! Но не огорчайтесь: как только мы объявим о вашем присутствии и вы подниметесь со стула, вас прекрасно увидит и услышит каждый.

Хотя столик, к которому меня подвела графиня, находился в углу, я не совсем мог взять в толк, почему он был незаметнее прочих. Графиня с улыбкой усадила меня за него и, сказав какую-то фразу, которую из-за гула голосов я не сумел разобрать, удалилась.

За столиком сидело еще четверо: одна супружеская пара постарше, другая чуточку моложе; все они заученно улыбнулись мне,

прежде чем возобновить разговор. Супруг постарше объяснял, почему их сын намерен продолжать жить в Соединенных Штатах, далее речь зашла об остальных детях этой пары. Время от времени кто-то из говоривших делал попытку вовлечь меня в беседу, посматривая в мою сторону или улыбкой приглашая посмеяться над шуткой вместе. Однако прямо ко мне никто не обращался – и вскоре я перестал следить за нитью разговора.

Но как только официанты начали подавать суп, я заметил, что фразы сделались отрывистыми и произносились с явным беспокойством. В конце концов уже за главным блюдом мои соседи отбросили всякое притворство и принялись обсуждать действительно волновавший их вопрос. Откровенно бросая взгляды на Бродского, они вполголоса обменивались предположениями относительно его теперешнего состояния. Женщина помоложе заявила:

– Нет, в самом деле, кто-то должен подойти к нему и сказать, как мы все опечалены. Нам всем следовало бы к нему подойти. Похоже, никто еще ему и слова не молвил. Взгляните, люди возле него – они же совсем с ним не разговаривают. Быть может, стоит начать нам, оказаться первыми. Тогда потянутся и остальные. Наверное, все, вроде нас, чего-то ждут.

Соседи по столику принялись уверять женщину, что наши хозяева держат ситуацию под полным контролем и что так или иначе Бродский выглядит прекрасно, но уже через минуту и они начали встревоженно посматривать в ту сторону.

Разумеется, я тоже вовсю пользовался возможностью внимательно понаблюдать за Бродским. Его усадили за столик несколько большего размера. Хоффман сидел рядом с ним по одну сторону, графиня – по другую. Компанию им составляли чинные седовласые мужчины. Они непрерывно шепотом совещались между собой, что создавало вокруг столика заговорщическую атмосферу, плохо сочетавшуюся с общим настроением. Что касается самого Бродского, то он не выказывал ни малейших признаков опьянения и спокойно, почти равнодушно расправлялся с едой. Тем не менее он как будто бы ушел в свой собственный мир: за главным блюдом Хоффман, держа руку у Бродского за спиной, непрерывно что-то бормотал ему в ухо, однако старик угрюмо смотрел в пространство перед собой, никак не отзываясь. Даже когда графиня, тронув его за руку, что-то произнесла, он не ответил ни слова.

К концу десерта – угощение, хотя и не слишком эффектное, было вполне сносным – я увидел, как Хоффман пробирается мимо спешащих официантов, и догадался, что он направляется ко мне. Склонившись над столиком, он сказал мне на ухо:

– Мистер Бродский желал бы сказать несколько слов, но – будем откровенны, ха-ха! – мы пытаемся убедить его, чтобы он этого не делал. Мы считаем, что сегодня ему не следует подвергать себя дополнительному стрессу. Итак, мистер Райдер, будьте так добры – следите за моим сигналом и поднимитесь с места сразу, как только я его подам. Затем, немедленно после окончания вашей речи, графиня заключит официальную часть вечера. Да, мы полагаем, лучше всего мистеру Бродскому не подвергаться лишнему стрессу. Бедняга, ха-ха! Список гостей, в самом деле… – Он покачал головой и вздохнул. – Слава Богу, что вы здесь, мистер Райдер.

Не успел я ответить, как Хоффман, лавируя между официантами, заторопился к своему столику.

Несколько минут я, озирая зал, взвешивал в уме два различных вступления, заготовленных для речи. Я еще не пришел к определенному решению, как шум в зале внезапно стих. С места поднялся человек с суровым лицом, сидевший возле графини.

Довольно пожилой, с сединой, отливающей серебром, он источал властность – и в зале почти мгновенно воцарилась полная тишина. Секунд пять-шесть суровый старик молча смотрел на гостей с укоризненным видом, потом заговорил сдержанным и вместе с тем звучным голосом: