Безвременье

Барабаш Дмитрий

Кыргызская стрекоза

Поэзия – это самый дурной и неудобный способ

выражать свои мысли.

Пушкин… как киргиз, пел вместо того, чтобы говорить.

Лев Толстой

Как все срастается на плоскости —сюжет расчерчен по прямым.Какой кошмар – в преклонном возрастепочувствовать себя Толстым.Давно пора играть с объёмами,вплетать в пространственный узорэпохи с пёстрыми коронамивосходом выкрашенных гор.Земля из трубочки горошинойлетит в замыслимую дальсреди травы, давно некошенойи узнаваемой едва ль.А тут всё плоскости да плоскости.Сижу, шинкую колбасу.Какой кошмар – в преклонном возрастевозненавидеть стрекозу.

Россия

Я, как живой среди живущих,не оставаясь в сторонеот войн,

идущих и грядущих,стараюсь думать о стране,с которой сросся языками,ноздрями, пальцами корней,на ощупь – грязными руками,вживаясь до последних дней.Стране растерянной, простудной,тиранозавровой, шальной,мечтающей о встрече суднойс рукой божественно-стальной.Все остальные страхи мимопроносятся, как тени туч.Ты потому непобедима,что враг твой жалок и ползуч.

Первый

Он видел мир потешным, как игру,чертил границы, раздвигая страны,и прививал гусиному перувкус русской речи и татарской брани.Он сочинял уставы, строил мирпо правилам своей задорной воли,из лени, вшей, лаптей и пряных дыррождая Русь, в её великом слове.Он первый плотник, первый генерал.Он первый рекрут, первый из тиранов.Он сам себя Россией муштровали строил в камне город ураганов.Ни уркаганов, ни чумных воров,Ни лапотников, стибривших калоши…Как ни крути, гроза для дураков —Был Пётр Первый всё-таки хороший.

Сэлинджер

Стержень жал.Авторучки ломалодну за другой,перемазался пастой,махая бейсбольной битой,чем-то рассерженный,поругавшись с чужой женой,не сермяжною правдой,а хваткой железной,Сэлинджерполз, как тень от ёлкиползёт под кремлёвской стеной,дрожью ржи к Селигеру —Сырдарьёй по Онежскойстерляджи.

Кома

Ты в коме, друг мой милый, ты в коме.И жаль, что не слышит никто нас, кромепера, рисующего на рулонебумагимыслей нездешних дрожь.Ты в коме, милый друг, ты в коме —и потому ещё живёшь.

Повторения

Я не боюсь повторов.Пусть потомвсё то же повторят,как повторяюи я сейчас.Пусть каждый новый голосокрасит свет.Пусть повторится свет.Я не боюсь повторов.Они сильней, чем времени узда.Они не терпят храмов и притворов,им тесен мир, случившийся уже.И потому я не боюсь повторов.Я не боюсь приставок сладких «лже».Пусть списком бесконечных приговоровжизнь будет длиться, вториться, расти.И нету зол, способных повтореньепрервать.Из одного стихотворенья,из капли света можно воссоздатьвсе бывшие,все вечные творенья.

Турецкий чай

Пока я в турке чай варил —мои турчанки постарели.Опять идти на Измаил?Вы что, рехнулись, в самом деле?Так путать эти времена,как будто только что приплылиискать какого-то руна.Пока турчанки чай варили.В Египте вызрело зерно,смешалось с горечью и солью.Какое, чёрт возьми, руно?Взмывали паруса по взморью.Пока в Египте кофе зрел,турчанки также чай варили.Израиль, Измаил горел,от крови варвары хмелели.Носами тыкались в пески,напарываясь дном на скалы,не заплывая за буйки,где ходят по морю кошмары,меняя шкурки для эпох:то мрак, то лёд, то пламень серный,то над землёй не добрый Бог,а зверь какой-то иноверный,стальная длань других планет,конец, представить только, Света!..– Как должен вывернуться свет,чтобы себе представить это?А так, всё было как всегда —турчанки, чай, турецкий кофе.Среди песка и скал вода,луна в оливковом сиропе.

Между двух гробов

Был озадачен Моисейна сорок лет вопросом:Куда ему со сворой всей,ободранной и босой,готовой даже то украсть,чего в помине нет?Что значит здесьдобро и страсть,огонь и белый свет?Куда вести толпу рабов,а главное – зачемметаться между двух гробови двух похожих стен?Пускай плодятся, пусть пасутовец и шерсть прядут.Задача не разбить сосуд,не проронить минутв пустые поиски чудес,дающих задармапрекрасных жён, пшеницы вес,покоя и ума.

История

История. Подзорная трубаповёрнута, показывая глазукартинку, где пестрящая толпапри уменьшеньи сплющивает массудо серости шинельного пятна.История не терпит точных хроник(нельзя увидеть истину со дна)и требует участья посторонних,завременных, и лучше если запространственных взирателей.Чем дальше – тем точнее.Но где ж их взять? И пишут, как умея,её на свой, подобострастный ладтатарин, немец, русский, два евреядля вечной славы и земных наград.История. Я с этой бабой в ссоре.Куда ни глянь – то пудра, то подвох.С ней даже Пушкин нахлебался горяи про Петра закончить в срок не смог.…………………………………………История. Она на всех одна.Но каждый видит только то, что хочет,что выгодно, что не достать со дна(не донырнуть). И страстный почерк прочитзабвение, венчающее смерть.Зачем нам знать, что правых нет и битых,что зло с добром, как зеркало с лицом.И кто кому на самом деле корчиткакие роли, кто кого венцомили колечком нимба наделяет?Чем лучше бить, началом иль концом,ведь что из них есть что – никто не знает.Порой мне кажется, что серое пятноумеет думать. Масса, как одноживое существо. И, с точки зренья массы,пусть черепашьим ходом – миг за век —добро и зло меняются местами.И полумесяцы становятся крестами,кресты растут до сатанинских звёзд.Чревоугодия сменяются на пост,а пост на тост. Священными местамименяется буддистский храм любвис аскетами; рубцуют до крови себя плетьмипо обнажённым спинам.И вновь отец соперничает с сыномза первенство. И кто ж из них первей?Тот был вчера, а этот стал сегодня.Кто впереди? И если преисподнястрашнее неба, то зачем пути,из праха начинаясь, в нём же вянут…И вечный поиск признаков души,напутствие: ступай и не греши,и тяжесть черепа на руку оперши,в сомнениях теряться не устанут,как мячик теннисный, пока не канет в аут,за ту черту, где правды нет и лжи.За ту мечту, где будут хорошии ласковы встречающие предки?Невыносимее, чем жить в грудинной клетке,помыслить о бессмертии людском.Тут пульса стук сродни секундной стрелке,таинственней летающей тарелкиудары рифмы по роялю вен.Календари, долготы и широты —когда бы Моцарт положил на ноты,сорвались бы с линеек и орбит.И прошлое Иванушкой из лукапустилось бы в неведомую даль.И хронологий круговая скукаразвеялась как пьяная печаль.Нет ничего в божественном порядкезагадочного. Мы играем в пряткии видим прошлое линованным в квадрат.На будущее хмуримся сердито,так, словно там яйцо с иглой зарыто.Кому-то – ад кромешный. А кому-то —любой каприз и золота два пуда.Как шулера заламываем карты,помеченные праведной рукой,лишь бы не видеть крап: никто другойземной судьбой давно не управляет.Историю тасуем, как хотим,чтоб завтра сдать в угоду аппетита.Сердечный тик и так неотвратим,и дверь наверх по-прежнему открыта.

200 лет спустя

Солнце в сметане.Сияньем востока – на Снежеть.В русском стакане,гранёном петровской прямой,кружится медленно мелкая снежная нежить,волны седые играют когтистой кормой.Топи засохнут когда-нибудь, выцветет хвоя,жёлтым песком захлебнётся глазастая Русь.В пёстром кафтане восточносибирского кроя,с уткой пекинской под ручку какой-нибудь гусьвыйдет на дюну вальяжно и, щурясь, заметит:– Где тут те реки, леса те, поля те, теля?Жизнь продолжается.Люди как малые детина каруселикосели, русели, смуглели,как на планете,названье которой Земля.

Капуста

Может быть, не туда я пускаю жизнь?Может быть, не так расплетаю сети?Если время ползёт, как прозрачный слизень,истекая нежностью в белом свете,по листу капусты, в росе зарниц,в перепонках слуха, как тот хрусталик,зародившийся в красном тепле глазници увидевший мир расписным как Палех.Лопоухий глобус, за ним другой.По шеренге длинной – носами в темя.И ряды, прогнувшиеся дугой,огибая землю, смыкают время.Разорвать бы мне тот капустный круг,землянично-солнечный и зелёный,на один единственный сердца стук.Так подсолнух мысли глядит на звук,им самим когда-то произнесённый.