Безвременье
Шрифт:
Четыре страницы поклонами исписал и послал.
— Никого, кажется, не забыл. Слава Богу!
Через неделю пришёл ответ.
Уведомляли, что письмо получили, но что не «чаяли до того времени дожить, чтоб родной сын стал над родителями насмехаться». Потому что приходил заказчик, и когда ему показали письмо от «образованного сыночка», он очень хохотал, читая, и сказал:
— Это он над вами штуки строит и над вашей деревенской дурью насмехается. И всё это прописал не иначе, как в насмешку.
Дальше говорилось что-то о Боге, Который
Иван Яковлевич чуть не волосы на себе рвал:
— Что ж я могу для них сделать? Что?
Как вдруг телеграмма:
— Был пожар. Всё сгорело. Остались нищие. Голодаем.
Схватился Иван Яковлевич, продал, заложил всё, что у него было, вперёд набрал, под векселя надоставал:
— Вот когда я папеньке с маменькой за всё, что они для меня сделали, отплачу. Пришёл случай.
И с ужасом себя на этой мысли поймал:
— Да что я? Радуюсь, кажется, что с ними несчастие случилось?
И ответил себе, потому что он был с собой человек честный и правдивый:
— Радоваться — не радуюсь, а облегчение чувствую. Потому что случай вышел долг заплатить.
Когда они будут голодать, — он будет им денег высылать.
Вот и всё, чем он может им помочь. Вот и всё, что может быть между ними общего.
Мученик за общественные интересы
Я уверен, что если бы я теперь приехал в Одессу, я встретился бы там с человеком, безвременно состарившимся, исхудалым, поседевшим, осунувшимся, которого бы я с трудом узнал и который сказал бы, как гоголевский Иван Иванович:
— А знаете? Дело с моими супостатами скоро кончится в мою пользу! Я получил самые верные сведения!
Человек этот — доктор Б. А. Шпаковский. [32]
Бывший старший врач одесской городской психиатрической больницы.
Мученическая, — именно «мученическая», другого слова не приберёшь, — эпопея г. Шпаковского хорошо известна публике. О ней много писали.
В коротких словах история заключается в следующем.
Одесская домовладельческая и купеческая дума избрала управу из своих людей:
32
Теперь это уже стало анахронизмом. Человек несокрушимой энергии и колоссального здоровья, Б. А. Шпаковский, умер, замученный «эпопеей».
— Пусть покормится.
Управа эта построила психиатрическую больницу.
Что делала управа, — знают одни бухгалтерские книги. Да и то далеко не всё!
За «разложенные по карманам» интересы города и больных вступился старший врач больницы Б. А. Шпаковский и, как дважды два — четыре, доказал, что дело «не чисто».
За это было воздвигнуто на г. Шпаковского гонение.
Городская управа поручила своим служащим клеветать на г. Шпаковского в газетах.
Состоявшие на жалованье у управы, эти писатели-добровольцы взводили на г. Шпаковского всякие гнусности.
Шум был поднят до того страшный, преступления описывались такие ужасные, что известия о г. Шпаковском, как о «преступнике конца века», проникли даже в иностранную печать!
Г. Шпаковский был отдан под суд.
Управа, «чуткая к голосу печати», представила г. Шпаковского думе к увольнению от должности.
Дума, ратуя за свою управу, уволила.
Человек был обесславлен, разорён, лишён куска хлеба.
А затем…
Следствие над г. Шпаковским было прекращено, потому что все обвинения оказались клеветой и ложью.
Наёмные клеветники в печати были привлечены г. Шпаковским к ответственности и приговорены за клевету, так как на суде была выяснена вся преднамеренность их лжи.
Здание психиатрической больницы оказалось, как и утверждал г. Шпаковский, действительно, никуда не годным.
Многие из воздвигших на него гонение успели за это время вылететь из муниципалитета «вообще за хорошее поведение».
И вот я прочёл в газетах:
«Одесским особым по городским делам присутствием, согласно указу Сената, отменено постановление думы об увольнении от службы старшего врача городской психиатрической больницы Шпаковского и постановлено предложить думе войти в рассмотрение действий управы при увольнении его».
Прочёл и пришёл в ужас.
Да ведь «история с г. Шпаковским» началась тогда, когда я уезжал на Сахалин!
С тех пор я успел объехать вокруг света, несколько раз исколесить Европу, увидеть несколько выставок, из них одну всемирную, написать четыре книги, столько перевидать, столько перечувствовать, столько переиспытать.
А человек всё боролся за торжество истины в деле, где он кругом прав.
Если я за это время успел сократить свою жизнь на добрых 10—15 лет, — сколько же лет жизни отнято у этого человека?
А ведь мы живём один раз.
Вот поистине «сверхчеловек».
Какая нужна сверхчеловеческая энергия, сверхчеловеческое терпение, чтоб, не переставая, ежедневно, ежечасно бороться столько времени и в конце концов всё-таки добиться торжества истины.
Чёрт её возьми, однако! Что это за ленивое, сонное животное у нас, — эта «истина».
Что это за Гамлет, вечно покрытый «печали облаками»!
Что за траурная особа! Что за факельщик! Что за вдова-салопница, вся в чёрном!
Ни за что не хочет «торжествовать».
Годами надо её расталкивать, «шпынять» под бока:
— Да торжествуй же, подлая! Торжествуй, чёрт тебя возьми!
И наконец-то еле-еле, спустя годы и годы, она начинает «торжествовать».
И что за торжество?
Чем мы можем вознаградить г. Шпаковского за преждевременные седины, за разорение, за отнятые годы жизни?
Что можем сказать ему?
Разве, как в одном рассказе Герцена, о крепостной актрисе:
— Пойди, голубушка, домой; видишь, какое счастье, что ты невинна!