Безымянная слава
Шрифт:
— Вот и концовка статьи Нурина «Куда девались алмазы»!
— И притом эффектная!.. Как вы думаете, отведет Дробышев под это дело хотя бы сто строчек? Хочется оправдать бессонную ночь и к тому же набить морду Нурину. Такой материал, да к тому же написанный очевидцем, наделает шума на неделю, ручаюсь… — Сальский потянулся, обвел полусонным взглядом двор и вздохнул: — Благодать, настоящая дача!.. Кстати, дом Капитанаки будет секвестрован как имущество контрабандиста и перейдет в собственность государства. Если представится возможность, я устроюсь здесь на старости лет возле моря. Одобряете?
Во
— Едешь на восток? — спросил он у Степана.
— Да.
— Конечно, не один?
— С кем же? — Степан понял его намек и покраснел.
— Насколько я понимаю, ты и эта девушка — все население этого дома и вон той халупы… — Он хихикнул и хлопнул Степана по колену. — Полетели, лопнули все мои представления о женщинах древней Эллады! Нет, они были не златовласые. Афродита пенорожденная была смуглая и черноволосая… Счастливец! — И он показал глазами на Марусю, шедшую через двор.
Только теперь Степан отдал себе отчет в том, что Маруся успела переодеться, принарядиться, и все, что было на ней — платье из какой-то легкой и послушной шелковисто-серой материи, шелковые чулки, туфли на высоких каблуках, — все это слилось с нею, с ее стройной фигурой, с плавностью каждого движения, с гордой посадкой головы на округлой шее.
В руках у Маруси был маленький поднос со стаканом крепкого, почти черного чая. Она взошла на веранду и сказала Сальскому по-южному:
— Пользуйтесь!
— Волшебница, как вы догадались, что я мечтал о стакане крепкого чая? — пришел в восторг Сальский. — Тысяча благодарностей, смуглая Афродита!
Конечно, девушка не знала, кто такая Афродита, но поняла, что это лестно, ответила Сальскому медленным кивком головы, полным собственного достоинства, и, уходя, взглянула на Степана влажно заблестевшими, счастливыми глазами.
— Я снова молод! — воскликнул Сальский, поставив стакан на перила веранды. — Бегу! Надо написать моего «Алмазного пловца», пока в редакции не началась толкучка.
Степан проводил его до пристани кратчайшим путем, этой же дорогой вернулся и в нерешительности прошелся по пляжу. Почему-то не хотелось идти в дом. Он чувствовал, что этот день, начавшийся так тяжело, будет особым: пришло время трудных решений.
— Степа, вам письма!
Он обернулся… Но еще до того, как Степан увидел Марусю, глядевшую из окна его комнаты, он понял, что пришла новая беда, что ему нанесен новый удар, может быть окончательный. Об этом сказала радость, прозвучавшая в голосе Маруси, и то, что пришло два письма сразу — не одно, а два.
— Дайте, — сказал он, подойдя к дому.
Маруся наклонилась из окна и, закрыв рукой вырез платья, протянула ему письма в сиреневых конвертах, в тех самых конвертах, в каких они были отправлены Степаном.
— Спасибо… — От пошел прочь от нее, медленно и тяжело.
Лишь очутившись у коричневых скал, Степан остановился, сел на валун, принялся рассматривать письма. Одно из них он написал в день отъезда Нетты, другое — после смерти матери и отправил их одновременно. В один и тот же день они были оправлены из Москвы
— Степа, идите завтракать!
Голос Маруси — веселый, оживленный — легко долетел до Степана; он не шевельнулся.
Маруся повторила:
— Завтрак готов!.. Садитесь за стол. Сейчас подаю…
Он пошел к дому влез в окно своей комнаты, позвонил в редакцию, чтобы попросить Одуванчика взять для него номер в гостинице, но услышал голос Сальского. Нет, Одуванчик еще не приходил. Что нужно Кирееву?.. Пускай ему позвонит Одуванчик. Хорошо, Сальский скажет Одуванчику… Старый репортер спросил: «Как вы думаете, подойдет ли к моей статейке о контрабандистах заголовок «Алмазный пловец»? Звучит?.. Да, заголовок из вкусных… Впрочем, Дробышев предпочитает заголовки попроще, что-нибудь вроде: «Успешная борьба с контрабандой». Спасибо, предложу два заголовка на выбор», — ответил Сальский.
В дверь на минуту заглянула Маруся:
— Степа, завтракать!
Положив трубку, он посмотрел на свой письменный стол, не увидел завтрака там, где привык находить его в последнее время, все понял и с враждебным предчувствием пошел в комнату матери. И все, все, что он увидел, полно, до мельчайшего штриха совпало с его предчувствием. Он увидел в комнате матери стол, накрытый на два прибора, салфетки возле приборов, сложенные треугольными козырьками, как в торжественных случаях складывала их Раиса Павловна, никелированные закрытые судочки и в довершение всего бутылку вина и высокие, узкие стаканы на коротких ножках.
Маруся стоя ждала Степана, положив руку на спинку стула, уверенная, что Степан сейчас займет место по другую сторону стола, напротив нее, уверенно взявшей место матери… Здесь, в этой комнате, мать сказала Степану: «Приведи Аню», здесь она поцеловала его в последний раз, приказав передать этот поцелуй его любимой… И вот этот стол, накрытый по-праздничному, эта бутылка вина. Помолвка и свадебный пир заодно, потому что погибли его последние надежды, потому что началось ее счастье, счастье этой девушки, бывшей пока только прекрасной тенью и вдруг ставшей женщиной и хозяйкой.
Девушка ждала, уверенно положив руку на спинку стула. Сила ожидания восторжествовала. Все препятствия, разделявшие их, исчезли одно за другим. Судьба служила ей верно: судьба хотела, чтобы они сели за этот стол и налили вино в стаканы. И так явственно прозвучали в его памяти слова, когда-то слышанные им от другой, от любимой и потерянной навсегда: «Наша помолвка, наше обручение, милый!» А эта все ждала, улыбающаяся, прекрасная, с цветущими приоткрытыми губами, с нетерпеливо зовущими его радостными глазами, сознающая свою красоту и готовая стать женой и слугой на всю жизнь.