Безымянная слава
Шрифт:
Теперь они заговорили о пустяках, о которых можно было бы и не говорить, но им нужно было слышать свои голоса, им нужно было видеть, как двигаются губы, как улыбаются глаза.
— Так что же с твоим отцом? Почему ты говоришь, что ты его потеряла?
— Мы рассорились. И, кроме того, он женится.
— Ты шутишь!
— Нисколько. Его невеста — пожилая богатая женщина, вдова. Терпеть ее не могу! Желаю ему счастья… — Она вдруг воскликнула: — Глупая, сумасшедшая, да почему же я не приехала раньше? — И, обняв его, прижавшись головой к его груди, затихла.
— Что же ты замолчала? — спросил
— И ты молчи, — шепнула она. — Все странно, удивительно… — Она подняла голову, спросила, как проснувшийся человек: — Почему мы здесь? Я ехала не сюда…
— Пойдем!.. Пойдем ко мне!
Она покраснела и проговорила, глубоко глядя ему в глаза:
— Нельзя… Там Маруся. Не хочу…
— Ее нет. Она живет в Слободке.
— Тогда пойдем… — Она покраснела еще сильнее. — Ну да, к тебе! Мне больше некуда идти. — Она спросила, не отрываясь от него: — Ты действительно послал мне письма? Об этом писал мне Одуванчик. А я не получила ни одного. Как я тосковала, чего не передумала!
Степан вынул из кармана два письма и протянул ей. Аня, сдвинув брови, рассмотрела их, ее лицо омрачилось.
— Как ему не стыдно!.. Такая гадость! — проговорила она с отвращением. — Он воспользовался тем, что почта приходила утром, когда я была на курсах стенографии.
— Последнее письмо я написал тебе вчера. Вот оно. Видишь, я рву его. Я просил у тебя совета, как забыть любимую. Потому что ты — так я думал, понимаешь? — забыла меня.
— Глупый, глупый, глупый! — сказала она. — Милый Одуванчик! Как я ему благодарна за письмо! Я покажу тебе эту поэму, только не сейчас… вообще не скоро. Ты будешь смеяться, а я не хочу, чтобы ты смеялся над ним… Люся принесла мне письмо поздно вечером, когда уже разошлись наши гости. Я прочитала, ревела всю ночь… А утром побежала к часовщику, продала мои золотые часики, вернулась, бросила в чемодан одно платье… ну, самое необходимое… Поехала на вокзал, купила билет, и в кармане остался гривенник!.. Одолжила немного денег у дворника, представь себе! Послала его за едой, а он все не идет! Ужасная развалина наш Трофимыч, еле двигается… Знаешь, теперь у меня нет ничего и никого, кроме тебя. Придется жить на твои средства, пока не изучу стенографию… Не бойся, я научусь быстро. Я способная и упрямая, если возьмусь за что-нибудь по-настоящему… Ты знаешь, как стенографически пишется твое имя? Вот посмотри.
Она взяла у Степана карандаш, коснулась ладони кончиком языка и написала на ней какую-то закорючку.
— Это ты. Очень смешно, правда?
И крепко прижала ладонь с этим значком к своему сердцу.
Гудок завода наполнил комнату.
— Четыре часа! — Степан вспомнил: — Одуванчик ждет меня у книжного магазина и ругается.
— Да, ждет… Вы должны прийти к нам. Добрый гений!
— Жаль обижать его. Впрочем, он простит. Я ему бесконечно благодарен. На всю жизнь благодарен!
Старик дворник принес покупки.
— Сейчас я упаду в обморок, если не поем, — прошептала Аня, в то время как Степан разворачивал пакеты. — Не надо резать колбасу. Вовсе не надо! Просто отломи. Побольше!.. Дай хлеб. Какой мягкий, какой пахучий… Нет, зачем ты его режешь? Так вкуснее. — И, ломая хлеб, стала есть жадно, вздыхая от счастья, улыбаясь Степану. — Ты смотришь
Из аптеки, находившейся неподалеку от пристани, Степан позвонил в редакцию.
— Что за безобразие! — прокричал поэт. — Ты еще дома? Почему ты не отвечал на мои звонки?
— Заснул чего-то, еле проснулся…
— Опустившийся, обомшевший тип! По сравнению с тобой Обломов, Манилов — сгустки бешеной энергии. Немедленно иди к книжному магазину! Я торчал возле него полтора часа. Беги!
— Никуда не пойду… Не хочется что-то.
— А я тебе говорю: лети со скоростью ветра!
— Зачем? Бродить по улицам?
— Ну да!
— Бродить по улицам со скоростью ветра? Отказываюсь!
— Слушай, ты, ты!.. — задохнулся от возмущения добрый гений. — Не задавай вопросов и подчиняйся мне беспрекословно!
— Нет, Перегудов, я поднял флаг восстания. Сделай все, что я тебе прикажу. Купи бутылки три хорошего вина, винограда, сыра, хлеба. Да не забудь пирожных — побольше пирожных с заварным кремом.
— Постой, что это значит? — пробормотал Одуванчик. — Для кого пирожные с заварным кремом? Ты же знаешь, что я не переношу эту сладкую замазку. Для кого заварной крем?
— Не задавай вопросов и подчиняйся беспрекословно. Итак, сделай покупки и приведи ко мне Дробышевых часам к восьми. Все ясно?
— Степка, ты звонишь не из дома! — осенило поэта. — Слышно очень хорошо — значит, ты говоришь из города. Откуда ты говоришь?
— Из аптеки, что возле пристани. Хочешь пожелать Анне Петровне счастливого пути через бухту?
— Как ты узнал, что она приехала? — завопил поэт, как вопят обокраденные на базаре.
— В порыве чистого вдохновения.
— Степка, разбойник, пират! Я в отчаянии! Какого наслаждения ты меня лишил! Я был готов реветь белугой при трогательной сцене вашей встречи. Все хорошо, все замечательно, я счастлив за тебя… Не беспокойся, я сделаю все, что нужно, и даже больше этого… Деньги? Денег у меня, конечно, нет, но я достану презренные червонцы и опустошу все попутные магазины. Ура, Степка!
Аня и Степан спустились к пристани.
— Давай, давай! — азартно кричал перевозчик. Увидев Степана, он предложил: — Товарищ «Маяк», садись с барышней! Просю!
— Не подходит, — отказался Степан.
Он разбудил старого яличника, с головой черной, как печной горшок, украшенной длинными седыми усами.
— Отец, пошли!
— Полтинник! — недовольно ответил старик, показав из-под овчины один глаз и один ус. — Э, да это ты, газета! Чего тебя мордует?
— Пошли, отец! Я на веслах.
— Мы на веслах, — сказала Аня.
Они сели на банку рядом и взяли по веслу. Старик правил молча, разглядывая своих пассажиров и кожаный чемодан Ани.
— Чи поженились? — спросил он.
Весло вырвалось из ее рук и забурилось в воде, став почти вертикально.
— Это так, — сказал старик. — Плавают, плавают да и поженятся… Это ничего. С молодой силой можно и жениться… Ничего… Живите себе!..
— Еще полтинник, — сказал Степан.
— Нет, еще два! — поправила Аня. — Ведь это первое поздравление, которое мы услышали.