Безымянное
Шрифт:
— Уходи!
— Прости, я не должна была так говорить.
— Уходи!
— Я просто хотела, чтобы ты поставила себя на его…
— У-хо-ди!
В комнате было холодно. К облегчению Джейн, Тим никуда не делся, спал поверх постели в пуховике, словно прикорнув на минутку. В темноте слышалось его неровное, тяжелое дыхание, и пахло потом.
Джейн забралась под одеяло. Холод ее не пугал, наоборот, даже радовал. Сегодня ты молодая женщина, а завтра — одышливый комок тревожных симптомов. Приливы жара, ночной пот, перепады настроения, бессонница… И никакой человеческой возможности объяснить ему, мужчине,
После наступления менопаузы Джейн перестала задаваться вопросом, не сходит ли ее муж с ума. Она вообще перестала задаваться вопросами. Она не знала, чем он одержим. Не могла знать. Ей было все равно. Он не понимает ничего в приливах, а она — в хождениях. Они с ним словно два непроницаемых шара, соприкасающихся одной точкой поверхности, но не пересекающихся, не способных дышать тем, чем дышит другой. Джейн предпочла поверить мужу на слово: если он говорит, что сбой происходит не в голове, а в мышцах, значит, так оно и есть.
Специалисты выдвигали разные предположения — клинический бред, галлюцинации, даже диссоциативное расстройство личности. Но он говорил: «Нет, я себя знаю». А еще: «Я просто себя не контролирую». Психика не нарушена, разум остается ясным. Если он не владеет собой, значит, что-то владеет им. Не в оккультном смысле, нет. Просто какая-то неизвестная структура организма захватывает власть и подчиняет себе тело — перепуганная душа мчится на потерявшем управление поезде неразумной материи, таращась в ужасе из кабины машиниста. И это он, ее муж. Джейн протянула в темноте руку и коснулась укутанной в пуховик груди.
7
На следующий день она, словно в вязком тумане, вела переговоры, принимала предложения и планировала показы на конец недели. Между делом звонила Тиму на работу. Он всегда снимает трубку с первого гудка, а секретарь — с третьего, поэтому на втором гудке можно дать отбой и перезвонить позже. Снова и снова она попадала на второй гудок и сразу же вешала трубку. Связываться через секретаря не хотелось. Лучше не знать, вышел ли Тим из офиса. Пока не знаешь наверняка, можно представлять его на заседании в кондиционированном конференц-зале — элегантные костюмы, стаканчики с латте, стопки переданных противной стороной материалов по делу… Ради этой корпоративной пасторали он и живет. Ради нее пала жертвой дверца от бардачка — ради незыблемости, ради вечного триумфа гладкой жизни без встрясок. Да здравствует обыденность!
В начале вечера она снова набрала его номер, и снова он не ответил. Не ответил, потому что как раз входил к ней в офис. Едва Джейн положила трубку — и вот он, собственной персоной, стоит на пороге с цветами.
— Прости за вчерашнее, — сказал Тим. — За кулачный бой в машине.
Он вручил ей букет, и они отправились на ужин.
До нью-йоркских заведений этот итальянский ресторанчик не дотягивал, однако еда оказалась вполне сносной. В интимном полумраке с одинаковой легкостью давались как предложения руки и сердца, так и просьбы о разводе. Джейн с Тимом сидели в конце зала, в полутемной кабинке с ковролином винного цвета, обмакивая хлеб в оливковый тапенад. За окном снова шел снег, освежая и подкрахмаливая поблекший зимний пейзаж.
Рюкзак по обоюдному согласию решено было оставить в машине.
— В пять вечера! — восхитилась Джейн. — Да еще с цветами! Я думала, на такие подарки вправе рассчитывать лишь раковые больные.
Тим ел жену глазами, словно рядом дожидалась охрана, готовая по истечении отведенного времени увести его назад в камеру, а Джейн останется только брести в слезах обратно к машине. В его взгляде читалась исповедальная искренность, и Джейн уже настроилась выслушивать извинения — за поздние приезды с работы, за упущенные возможности, за лакуны супружеских будней. Но Тим только улыбнулся и поднял бокал.
— Это не оно.
— Что не оно?
— Уже целых два дня все тихо. Это не рецидив.
Подошел официант. Тим откинулся в кресле, чтобы не мешать ставить тарелки. Обычно, когда приносили заказанное, Джейн заправляла волосы за уши и брала в руки приборы. Теперь же она отодвинула блюдо и, поставив локти на стол, посмотрела на мужа в упор.
— Тим, это ведь в третий раз.
— Ты бы видела меня сегодня…
— А вчера я нашла тебя в лесу, помнишь?
— Я сидел за столом как приклеенный, меня никуда не тянуло.
— Мы оба знаем, что уже дважды…
— Ты есть будешь?
Она посмотрела на тарелку.
— Нет.
— Что мы тогда здесь делаем, если ты не намерена есть?
Связываться не хотелось. Джейн взяла вилку, Тим проглотил первый кусок.
— Давай просто предположим… — Она подбирала слова. — Что, если все-таки вернулось? Что тогда?
Он откусил еще кусок.
— Тогда я куплю пистолет, — ответил Тим, прожевывая и снова берясь за бокал, — и вышибу себе мозги.
Джейн медленно убрала локти со стола. Он не шутит? Тим подбирал с тарелки макаронину за макарониной. Неужели он дошел до точки? В глазах у Джейн потемнело. Самоубийство? Ему кажется, что он со своим телом один на один, а все остальные за оградой. Но ведь это не так! Джейн резко встала и вышла из кабинки.
В кино в таких случаях всегда бросают на стол наличные; наличных у него не было, но он все равно вскочил, тотчас пожалев о том, что реакция Джейн оправдала ожидания. Вытащив из бумажника кредитку, Тим последовал за женой. Та быстрым шагом пересекала стоянку, поделенную между разнокалиберными магазинчиками и супермаркетом, заставленную машинами и огромную, как футбольное поле.
— Джейн! — крикнул он, еще не успев выйти за порог. Сидящие у окна обернулись.
Ветер пополам с колючим снегом без предупреждения вмазал ему под дых и завыл в ушах.
— Джейни!
Тим кинулся за ней. Она выбежала в чем была, без пальто, и теперь шла, обхватив плечи ладонями и согнувшись под напором ветра. Наконец он догнал ее и уже протянул руку, но Джейн нырнула в щель между двумя машинами. Он все-таки ухватил ее в последний момент.
— Постой, Джейн, пожалуйста!
Вывернувшись, она стукнула его тыльной стороной кулака — удар пришелся прямо под ключицу, и Тим поморщился.
— Какая же ты свинья! — выдавила она сквозь стиснутые зубы. Злые слезы брызнули из глаз, словно выдернутые из кирпичной кладки непослушные гвозди. — Как у тебя язык повернулся?