Безымянное
Шрифт:
Сейчас стояло утро, и он готовился к заседанию. Защищать предстояло некоего P. X. Хоббса, который обвинялся в нанесении своей супруге множественных ножевых ран и попытке укрыть тело на заброшенной стейтен-айлендской свалке. Улики против него имелись исключительно косвенные — окровавленная простыня без следов ДНК третьих лиц, шаткое алиби (якобы во время убийства он стоял в пробке) и внушительная страховка у супруги на случай гибели. Окружной прокурор лишь чудом добился обвинения. Заседание большого жюри выявило в деле массу белых пятен, и Тим с командой пришли к единодушному выводу, что Хоббс, несмотря на явную нелюбовь к жене, преступления все же не совершал.
Тим съел свой пончик над салфеткой, чтобы не пачкать стол пудрой, и невольно вспомнил времена, когда следил за питанием. Не ради похудения, не за компанию с безуспешно лепящей из себя пляжную красотку дочерью, а исключительно для здоровья, — когда Багдасарян выдвинул версию о возможной гастрономической природе хождений. Тиму было велено снизить уровень потребления кофеина, сахара и никотина, а заодно проконсультироваться с натуропатом. Он послушался. Послушался, потому что на МРТ стабильно не просматривалось никаких отклонений, потому что он сменил уже третьего психиатра, потому что швейцарский специалист умыл руки. Неделю Тим ездил в Челси на клизмы и морковнотравяные коктейли к тринидадцу с золотыми трубочками и волшебными корешками. Джейн привозила его и дожидалась в гостиной среди примитивной резьбы по дереву и ярких предметов тропического искусства. Первую пару дней они жили затаенной надеждой. Потом Тима понесло на «прогулку» прямо из дому, и шесть часов спустя Джейн подобрала его на задворках «Старбакса» в Новом Ханаане. Диета из апельсинового варенья и чистка апельсиновым соком не принесла ничего, кроме еще одной галочки в списке опробованных способов лечения. Ну и кишечник у Тима заработал, как у десятилетнего.
В кабинете было тихо и уютно. Окно за его спиной розовело от зимних рассветных лучей. И хотя каждая минута, проведенная им без движения, плавно перетекала в следующую, каждая следующая несла в себе растущую тревогу, что эта может оказаться последней. Умиротворяющее тепло, мягкое кресло, восхитительная стабильность и стройность юридической практики — наслаждаться всем этим становилось все сложнее. Что если Натервол все-таки прав, и причина приступов кроется в стрессе? С другой стороны, именно шарлатан Натервол сосватал ему того придурка из Южной Калифорнии, который провел для него имитацию прохождения родовых путей. Он тогда хватался за любую соломинку. Нет уж, лучше гореть в аду, чем еще раз лезть в эту гигантскую поролоновую матку и с рыданиями вытуживаться на свет.
А еще был Де Вейсс, экопсихолог из пустыни, винивший во всем городской воздух, сотовое излучение и загрязненные грунтовые воды, — этот выдал Тиму лист бумаги, с обеих сторон исписанный названиями ежедневно отравляющих организм токсинов…
В десять Тим поднялся и пошел к Питеру. Стоять было тяжеловато. Ноги снова ныли, как у дряхлого старика. Пришлось двигаться осторожно, деревянной походкой, разминая шаг за шагом неподатливые суставы.
— Тук-тук, — произнес он у двери в кабинет Питера.
— Да-да! — донеслось оттуда.
Он вошел внутрь и сел. Питер был старшим помощником по делу Хоббса и особым авторитетом у Тима не пользовался.
— Питер, мне, возможно, придется исчезать ненадолго в ближайшую пару дней.
Питер продемонстрировал ожидаемое от помощников отсутствие любопытства к личным делам начальства, нацепив маску полнейшего понимания.
— Конечно, Тим.
— Мы висим на волоске. Нужна предельная
— Тим, какие…
— Ни единого шага!
— Какие у меня полномочия?
— Ты звонишь мне, ясно? По любому вопросу. Я всегда на мобильном.
— Хорошо, понятно.
— С этой секунды я с мобильным не разлучаюсь. Звони обязательно. Не Кронишу. Не Водице, мне и только мне.
— Хорошо, понял. А что такое?
— Они в этом деле не разбираются.
— Я буду звонить.
— А ты — только без обид…
— Да?
— Ты пока тоже не готов.
— Да, согласен, — признал Питер. — Не беспокойся, буду отзваниваться.
Тим кивнул, вставая. На полпути к кабинету его вновь окликнул Питер, и Тим обернулся на ходу.
— У Хоббса ведь сегодня предварительное слушанье?
— Сегодня?
— Просто хотел уточнить, будешь ли ты там.
— Ему назначили на сегодня? — Тим продолжал удаляться.
— Ты же вроде сам говорил?
— Я говорил?
Обоим приходилось повышать голос.
— Тим?
— Звони мне, Питер! Понял? И ни шагу без меня!
Он скрылся за углом.
«Лабораторных исследований, подтверждающих или исключающих ваше состояние, не существует, — заявил ему когда-то доктор по фамилии Реджис. — Поэтому мы вправе подозревать отсутствие у этой болезни явного физического проявления — или попросту отсутствие ее как таковой».
Яновиц из клиники Джона Хопкинса пришел к выводу, что к ходьбе Тима побуждает какое-то навязчивое желание, и предложил групповую терапию.
Доктор Клюм обозвала его недуг «доброкачественным идиопатическим прогулочным синдромом». Слово «идиопатический» пришлось смотреть в словаре — «прил. (о заболевании) неясного происхождения». В самую точку (если отвлечься от подлинного значения), — вот кто они все, Клюм и иже с нею. Идиопаты. И почему «доброкачественный»? В медицинском смысле, может быть, и да, но если этот «прогулочный синдром» не исчезнет, что уж тут доброго и качественного?
Терапевты выписывали направления. Специалисты назначали сканирования. Клиники собирали консилиумы.
К первому своему психиатру он шел с неохотой, уверенный, что психика здесь точно ни при чем. Доктор Руйфл начала сеанс с погружения в историю семьи. Тим рассказал что мог. Дедушки с бабушками уже на том свете, он знал, кем они работали, но не более. Отец умер от рака, когда Тим был еще ребенком. На двадцатую годовщину его гибели на мать свалилось зеркало, под которым она сидела в ресторане — сорвалось с крепления, — и она скончалась от травмы черепа. Ни один из этих фактов (как, впрочем, и других) доктору Руйфл не помог. Терпение Тима лопнуло, когда доктор предложила обратиться к генеалогическому целителю на случай неизвестной травмы где-то в роду — скажем, кто-то из предков погиб во время «марша смерти» или другой насильственной эвакуации… От «генеалогического целительства» он отказался как от неприкрытого шарлатанства.
Тим прошагал мимо стойки секретаря, через стеклянные двери, мимо лифтов на гулкую черную лестницу, где обычно устраивали пожарные учения. Он спускался по ступенькам с невиданной для учебных тревог решимостью, словно сейчас за спиной бушевал настоящий огонь. Рука скользила по перилам. Оранжевые номера этажей, прокрашенные по трафарету, красные огнетушители. Подошвы парадных ботинок выбивали двенадцатикратную дробь, делали паузу на площадке, затем вновь начинали ту же чечетку. На уменьшающуюся с каждым этажом кроличью нору шахты между перилами он старался не смотреть.