Безжалостный распутник
Шрифт:
— Ваше имя Сиринга Мелтон?
Голос прокурора превратился в трубный обвиняющий глас, как будто он и впрямь пытался ее запугать.
— Да, сэр.
— У меня к вам лишь два вопроса, мисс Мелтон. Первый вопрос: вас действительно прошлой ночью задержали приставы с Боу-стрит в тот момент, когда вы держали в руках золотые часы и кошелек первого джентльмена?
— Да, сэр, но я могу объяснить, как это произошло.
— Я спрашиваю лишь, да или нет.
— Да.
— Мой второй вопрос, — прогудел прокурор. — Это ваш почерк или нет?
С этими словами он помахал перед носом Сиринги бумагой. Она увидела в центре документа свою подпись, а в конце имя Элизабет Уизерингем, написанное также ее почерком. Между этими двумя именами было добавлено с десяток строк. Впрочем, Сиринга успела прочесть лишь слова «Моя последняя воля и завещание», потому что прокурор тут же задал новый вопрос:
— Да или нет? Скажите, имена Сиринга Мелтон и Элизабет Уизерингем написаны вашей рукой?
— Моей, — пролепетала Сиринга, — но я ни в чем не виновата. И если вы позволите мне объяснить…
— Я смею полагать, милорд, — перебил ее прокурор, обращаясь к судье, — что обвиняемая сама подтвердила предъявленные ей обвинения. Она призналась, милорд, в ограблении, а также в подделке завещания с целью мошенничества. На мой взгляд, милорд, нет смысла продолжать слушание дела, и я прошу вынесения приговора.
— Отлично, — сонным голосом согласился судья. — Сиринга Мелтон, вы признаны виновной в следующих преступлениях: ограбление и попытка мошенничества. За первое преступление вы приговариваетесь к казни через повешение. За второе — вас должны раздеть от пояса и выше и подвергнуть порке, пока не пойдет кровь.
— Но я… я невиновна, — со слезами в голосе произнесла Сиринга. — Я ничего такого не совершала.
Увы, ее слова потонули в гуле голосов, которым наполнился зал суда.
К Сиринге подошли два пристава и, бесцеремонно стащив ее со скамьи подсудимых, повели вниз по ступенькам и подтолкнули к двери.
Шагая сквозь толпу, она посмотрела на людей, как будто надеялась найти в них поддержку или сочувствие. Внезапно ее взгляд выхватил в дальнем конце зала знакомое лицо. Это был Ниниан Рот!
Он наблюдал за ней, и на губах его играла злорадная усмешка. Он явно был доволен. Рядом с ним находилась какая-то дама, и, хотя лицо ее было закрыто вуалью, Сиринга тотчас ее узнала и была готова поклясться, что улыбка ее под вуалью была точно такой же, как и у ее спутника.
Именно в этот момент, за миг до того, как приставы грубо вытолкали ее за двери и запихнули вместе с другими заключенными назад в тюремную повозку, Сиринга поняла, кто стоит за всем тем ужасом, который выпал на ее долю.
Хотя ей было страшно подумать, что ее ждет, она знала, что какая-то часть ее души безмерно рада. Рада потому, что теперь ей было доподлинно известно, что граф к этому совершенно непричастен. Не он строил против нее козни, не по его вине она оказалась в тюрьме.
Трясясь в повозке на обратном пути в Ньюгет, она попыталась собраться с мыслями и как следует разобраться в том, что произошло. Увы, головная боль, которая не отпускала ее с самого утра, стала совершенно невыносимой. Казалось, голову ей с силой сжимают чьи-то железные руки, желая смять череп.
Мысли путались, и она так и не сумела понять, что же все-таки произошло. Лишь одно ей было известно точно: ее, Сирингу Мелтон, приговорили к смерти через повешение за преступление, которое она не совершала, а перед этим подвергнут порке, пока спина ее не начнет кровоточить.
Она с ужасом вспомнила, что, когда их вели через тюремный двор к повозкам, чтобы отвезти в Олд-Бейли, она заметила посреди двора столб для порки.
Правда, тогда она подумала, что это просто позорный столб, какой можно увидеть в любой деревне, и даже удивилась про себя, как такое старомодное наказание может применяться в так называемой «новой тюрьме».
Помнится, потом она увидела на этом столбе железные зажимы, которыми к горизонтальной перекладине крепились руки несчастного узника во время порки, чтобы он не вырвался.
Столб для порки высился посередине двора почти как алтарный крест. От Сиринги не скрылось, что многие узники, проходя мимо, отворачивались, лишь бы только не смотреть в сторону этого жуткого распятия.
И вот теперь ее приговорили к этому наказанию!
Ее поставят рядом с ним, разденут по пояс, и палач начнет истязать ее спину плеткой со множеством хвостов — по крайней мере, так она читала в книгах. В книгах было также написано, что даже самые сильные, самые стойкие мужчины не выдерживали и теряли сознание от боли.
«Я умру, — подумала Сиринга, — потому что мне ни за что не выдержать порки. Наверное, это даже лучше, чем кончить жизнь на виселице».
В Ньюгете узников вытолкали из повозок и повели обратно тем же путем. Проходя по тюремному двору, мужчины звенели цепями, потому что даже их при одном только виде жуткого столба била дрожь.
Сиринга заметила, что одна из женщин посмотрела на нее. Неудивительно, ведь она была единственной женщиной из всех заключенных, кого приговорили к столь суровому наказанию.
Они вошли под своды тюрьмы, и со всех сторон их приветствовали пронзительные крики других узников и вопросы о том, кого к какому наказанию приговорили. Мужчины тянули к Сиринге руки и делали ей грязные предложения о том, как ей лучше провести последние часы на этой земле.
Привратник развел заключенных по камерам. Надзирательница уже ждала Сирингу, и они вместе отправились в комнату, в которой она провела предыдущую ночь.
Вспомнив, что надзирательница сказала ей накануне о том, что ее переведут в камеру для приговоренных, Сиринга спросила: