Безжалостный
Шрифт:
Несмотря на утверждение Майло, что он и ребенок, и не ребенок, я не хотел, чтобы он услышал о жестоком убийстве Джона Клитрау или о том, что тот рассказал о судьбе жены и дочерей. Поэтому я быстро ввел Пенни в курс дела, без лишних слов, но и не упустив ничего существенного.
Хотя Пенни не сказала, что от моей истории у нее разыгрался аппетит, ее не передергивало от очень уж натуралистичных подробностей. Но она то и дело озабоченно заглядывала в окно задней дверцы «Маунтинера», за которым спал наш сын.
Она закачала в бак весь оплаченный нами бензин, поставила пистолет на колонку, но мы не сели в машину, остались стоять под навесом. В холодном воздухе дыхание паром вырывалось изо рта.
– Значит, у Ваксса есть пособник, – кивнула она. – Небось такой же псих.
– Судя по голосу, тот еще экземпляр.
– Тогда понятно, как Ваксс мог делать так много и так быстро.
– Джон Клитрау назвал его безжалостным. Проще быть безжалостным, когда тебе помогают.
– Что все это значит, Кабби? Этим утром Клитрау сказал тебе, что Ваксс не просто критик с собственным мнением, но критик с программой действий. Что это за программа?
– Я не думаю, что он знал. Просто чувствовал. Но ведь у безумца и программа действий безумная. Даже если бы мы знали его программу, то все равно не могли бы понять его, не смогли бы эффективно ему противостоять. Он по-прежнему чокнутый, а чокнутые непредсказуемы.
– Я не уверена, что он безумец.
– Осторожно, сладенькая, а не то я подумаю, что и ты не в своем уме.
– Нет, он, конечно, рехнулся, все так, но он принадлежит к элитному классу, который определяет правила культуры, в том числе и то, кто достоин кем-либо считаться, а кто – нет. Таких не запирают в палату для буйных. Такие сами носят ключи.
– Душевнобольные руководят психушкой, так?
– Ты собираешься прикинуться, будто никогда этого не замечал?
– Возникает ощущение, что ты уже готова построить собственный бункер.
– Не думай, что я не рассматривала такой вариант.
– Послушай, Пенни, мы должны изменить наши планы.
– Какие планы? Насчет Лэндалфа?
Томас Лэндалф, автор романа «Сокольничий и монах», который, по версии полиции, жестоко истязал и замучил до смерти жену и дочь, после чего покончил с собой, облившись бензином и чиркнув зажигалкой, жил и умер в маленьком городке на севере Калифорнии, у самой границы с Орегоном. Местечко это называется Смоуквилл. Туда мы и направлялись.
В нашем отчаянном положении убийство Лэндалфа и его семьи казалось единственной ниточкой, которая может привести к уликам против Ваксса. Если Лэндалфа знали и любили в Смоуквилле, местные жители не приняли бы официальную версию. Они могут знать что-то такое, что не всплыло во время следствия и не стало достоянием репортеров, что-то такое, о чем следовало знать и нам.
– Клитрау – это урок для нас, – ответил я. – Он попытался нам помочь. Помогая нам, дал шансу Вакссу добавить еще один скальп к своей коллекции. Если мы начнем наводить справки в Смоуквилле, возможно, Ваксс и его дружок, брат всего человечества, услышат об этом.
Взгляд, которым она меня одарила, я бы с радостью сфотографировал. А фотографию вставил бы в альбом самых дорогих воспоминаний.
– И что ты предлагаешь вместо этого? – спросила она. – Поехать в дом Ваксса в Лагуна-Бич, постучать в дверь, встретиться с ним лицом к лицу?
– Нет, благодарю. Я видел «Молчание ягнят». Знаю, что происходит с людьми, которые входят в дом мистера Гамба.
– Тогда каков твой план Б?
Я слушал внимательно, но не услышал ни одного произнесенного мною слова. Только пар вырывался изо рта.
– Ты хочешь отказаться от наших жизней и убегать до самой смерти, как Клитрау? – спросила она.
– Нет, нет. Я знаю, этому не бывать. Мы, Гринвичи, конечно, любим побегать, а вот Бумы – нет.
– Чертовски верно. Теперь мы тем более должны ехать в Смоуквилл.
Я стоял, глупо кивая, словно одна из сувенирных собачек с качающейся головой.
– Дискуссия закончена? – спросила Пенни.
– Что ж, поскольку у меня веских аргументов нет, я полагаю, что да.
– Хорошо. Мы в трех часах к югу от Сан-Франциско. За руль садишься ты. Теперь моя очередь вздремнуть.
Я сел за руль. Пенни – на место штурмана.
На заднем сиденье спал Майло. Лесси тоже спала, но еще и попукивала время от времени. К счастью, когда она выпускала газы, они ничем не пахли. Казалось, Лесси стремилась никого не обидеть, не лаяла, не воняла.
Я уже выезжал на автостраду, чтобы продолжить путь на север, когда Пенни подала голос:
– Эти последние слова, которые произнес Клитрау перед тем, как ему перерезали горло. Они же не имеют смысла.
– Он сказал: «И теперь я в башне Парижа с…» – после раздались эти жуткие звуки.
– В башне Парижа. Эйфелевой башне? Он звонил тебе из Парижа?
– Нет. Я так не думаю. Он говорил с приставленным к горлу ножом. Он рассказал историю, которую ему приказали рассказать, знал, что теперь его убьют… может, в голове у него заклинило, и он начал нести чушь.
– У тебя создалось ощущение, что он несет чушь?
– Нет, – признал я. – Он говорил все тем же бесстрастным голосом.
– Эта фраза что-то означает, – заявила Пенни. – Что-то означает.
Глава 43
В «Маунтинере» бодрствовал только я, поэтому не имел никакой возможности с кем-то поговорить, и барабанная дробь дождя по крыше лишь изредка нарушалась пущенным собакой «голубком».
Мысли мои то и дело возвращались к рассказу Джона Клитрау о гибели его жены и дочерей. Ваксс хотел, чтобы я услышал об этом непосредственно от обреченного на смерть писателя.
Отчасти его цель состояла в том, чтобы деморализовать меня, напугать до такой степени, чтобы страх перестал служить движущей силой, наоборот, воспрепятствовал любым активным действиям, которые я мог бы предпринять, защищая себя и свою семью.