Безжалостный
Шрифт:
В столовой я больше не слышу смех, и телефонного аппарата там нет.
Бронзовые грифоны по-прежнему пытаются взлететь, но поленья, которые лежали на их спинах, теперь превратились в золу и уголь.
Вновь меня окружает тишина, я не слышу ни скрипа петель открываемой двери, ни даже моих шагов, когда прохожу на кухню.
Телефонный аппарат на стене у холодильника такой же бесполезный, как и остальные.
Через окно кухни я вижу лунную ночь. Во дворе никого нет.
Все ушли.
Я брожу по дому, по первому этажу, по второму, снова по первому, чувствуя себя потерявшимся и одиноким. Дважды мне кажется, что я слышу шаги, останавливаюсь и прислушиваюсь. Но нет, ничего не слышу.
Наконец, в третий или четвертый раз захожу в кабинет дяди Юэна. Ранее телефонного аппарата здесь я не замечал.
Приложив трубку к уху, я удивляюсь, услышав гудок.
Как я потом узнал, телефонный провод у дома перерезали. Но в интересах безопасности бизнеса, поскольку некоторые финансовые переговоры приходилось вести по телефону, дядя Юэн провел в кабинет вторую телефонную линию, о которой никто не знал.
Первым делом я набираю семь цифр нашего домашнего номера, который помню наизусть. Гудки, гудки, потом включается автоответчик. Я слышу записанный голос мамы.
Я не могу представить себе, какое сообщение оставить после звукового сигнала. Но перед тем, как положить трубку, говорю: «Прощайте».
Подумав еще немного, я набираю 911.
Когда мне отвечает дежурная в управлении шерифа, я говорю: «Они все ушли, и я здесь один».
Отвечая на ее вопросы, я называю свое имя, говорю, что мне шесть лет, что я в доме Юэна Дюрана и что я здесь один с восьми часов вчерашнего вечера.
Часы на столе дяди Юэна показывают 4:32.
Еще на столе рамки с фотографиями тети Норы и кузины Коллин.
– Я немного поспал, – рассказываю я дежурной, – два или три часа, но с полуночи брожу по дому и никого не могу найти. Я не снял обувь, когда улегся на кровать Коллин, так что меня, наверное, накажут.
Она спрашивает меня, знаю ли я, куда все ушли, я отвечаю, что нет, и она обещает прислать помощника шерифа, чтобы помочь мне. Я ее благодарю, а она говорит, что бояться мне не надо. Я отвечаю, что не боюсь, просто я один.
Выйдя из дома через парадную дверь, я удивляюсь, увидев, что вся подъездная дорожка заставлена автомобилями. Более того, еще с десяток стоят в затылок друг другу на обочине шоссе.
Ночь теплая, небо звездное, пахнет скошенной травой.
Я наблюдаю, как мотыльки кружатся в мягком свете фонаря над дверью. Одна из двух лампочек перегорела. И вне дома не слышно ни звука.
Я сажусь на верхнюю ступеньку крыльца и жду.
Сначала слышу приближающийся шум автомобильного двигателя, потом вижу патрульную машину управления шерифа. Она едет без сирены, без мигалок. Сбрасывает скорость, поворачивает на подъездную дорожку, останавливается параллельно с первым из стоящих на ней автомобилей.
Помощник шерифа, который выходит из патрульной машины, напоминает мне высокого копа-мотоциклиста из телевизионного сериала «КДП» [24] , и я знаю, что он мне поможет, едва увидев его.
Я поднимаюсь ему навстречу, и он говорит: «Ты, должно быть, Кабби», – и я отвечаю: «Да, сэр», – и он говорит: «Так ты здесь один», – и я отвечаю: «Да, сэр», – и он спрашивает, кому принадлежат все эти автомобили, и я отвечаю: «Моим дядьям, тетям, кузенам и кузинам, а вот тот – моего папы». Он смотрит на освещенные окна и спрашивает, где мои родители. И я отвечаю: «Они ушли, сэр». Он спрашивает, знаю ли я, куда они ушли, и я отвечаю: «Нет, сэр».
24
«КДП» – «Калифорнийский дорожный патруль», сериал телекомпании Эн-би-си (1977–1983).
Он идет следом за мной к парадной двери, где нажимает на кнопку звонка, а когда ему не отвечают, спрашивает: «Есть кто дома?»
Я догадываюсь, что полицейские должны все делать, как это у них заведено, по своим правилам, поэтому не напоминаю ему, что я тут один.
Он просит меня показать дорогу, и я веду его через открытую дверь в дом.
Переступив порог, в прихожей, помощник шерифа говорит: «Сынок? Кабби? Подожди минутку».
Я поворачиваюсь к нему, поднимаю голову. Его лицо переменилось, и не потому, что свет в доме ярче.
– Что не так? – спрашиваю я.
– Твоя обувь.
Мои кроссовки, скорее красные, чем белые, темные и влажные от крови. И на деревянном полу мои кровавые следы.
Правой рукой помощник шерифа достает револьвер, левой прижимает меня к своему боку и толкает за себя.
В три шага добирается до арки в гостиную и говорит: «Господи».
Глядя мимо него, я вижу, что все мертвы, и теперь вспоминаю, что произошло до того, как я заснул в комнате Коллин.
Очень скоро в доме много помощников шерифа и сам шериф, плюс какие-то люди в штатском, которые заняты не меньше, чем копы.
Шериф – милый человек, высокий. Пожилой и с животом, но слушает он невнимательно.
Я говорю ему, что Трей и его дружки не могли видеть меня, потому что я не боялся. Шериф говорит, что я, должно быть, где-то спрятался.
Я говорю ему, что, проснувшись на кровати Коллин, на какое-то время забыл все, что произошло. Но потому, что я не боялся, и потому, что мертвые люди не хотели меня пугать, я не мог видеть их, точно так же, как Трей не мог видеть меня.
Следствие приходит к выводу, что я расчесал волосы матери и восстановил достоинство других жертв после ухода Трея и его дружков.
Но я знаю правду. Мои воспоминания раннего детства практически полностью стерлись, а вот воспоминания того вечера и ночи, четкие и ясные, как события недельной давности.
Я знаю, как выжил. Не знаю – почему.
В ту ночь и на следующий день я не плачу. Они говорят, что я храбрый, но дело не в этом. Мне помогает великая сила, вот и выдержка у меня, что эмоциональная, что духовная, не чета той, на какую способен шестилетний ребенок. Она останется со мной, пока я не поменяю фамилию, и всю оставшуюся жизнь мне будет казаться, что я этого не заслужил.