Би-боп
Шрифт:
Премини хлопает его по плечу. Тенор оборачивается. Премини тянет его за рукав, отводит в сторону, что-то говорит. Тот слушает опустив голову, сдвинув брови, поглядывая по сторонам. Премини что-то говорит ему на ухо. Тенор кивает, затем поднимает голову. Премини отстраняется, чуть разворачиваясь, незаметно показывает пальцем на Поля, сидящего к нему спиной, затем снова обращается к тенору. Тот пожимает плечами, как бы говоря: Да, почему бы и нет? нет, меня это не задевает, да, если хочешь.
Премини возвращается тем же приятным путем, но на этот раз со странным видом. Подойдя, он хлопает Поля по плечу. Поль оборачивается. Премини
Несколько слов по поводу этого «да».
Если бы не Сесилия, не присутствие Сесилии, Поль, вероятно, не согласился бы. Но Сесилия была там. Она смотрела на Поля, и в ее взгляде было что-то непрощающее, и Поль, чувствуя себя рассматриваемым, повелся на взгляд Сесилии. Подняв на нее глаза, он встретил взгляд сухой, жесткий, ледяной, словно решить могла только она, Поль столкнулся с презрением Сесилии.
Он соглашается. Встает, глядя на Жанну, как бы говоря: Ну, дорогая, ты мне за это заплатишь. Сесилия смотрит на Жанну. Ее дочь смотрит на Поля, потом на Жанну, потом на Поля. Тот следует за Премини, идет с трудом, ноги дрожат, некоторым приговоренным бывает плохо, и приходится их нести.
Премини подводит его к тенору, который тут же протягивает ему руку. Поль пожимает ее, чувствуя в ней свою, взмокшую от пота. Значит, вы играете на теноре? спрашивает у него тенор. Играл, отвечает Поль. Давно? спрашивает тенор, который с первого взгляд успел оценить внушительный возраст Поля. Больше двадцати лет назад, отвечает Поль. В каком стиле? спрашивает тенор, наверняка ожидая, что Поль дрожащим голосом будет воскрешать воспоминания о Коулмене Хокинсе или Бене Уэбстере. В колтрейновском, отвечает Поль. Тенор смотрит на него, как бы говоря: Ну да, конечно.
Он идет за своим саксофоном, возвращается с ним. Поль глядит на приближающийся саксофон. Тенор подает ему ремешок. Поль надевает его. Он забыл, что это так тяжело, а может, это у него уже нет сил. Его влажные ладони чуть не выронили инструмент. Он цепляет его на ремешок, вешает себе на шею. Ремешок врезается в шею. Он выпускает его поверх воротника рубашки. Сегодня он в рубашке, белой с длинными рукавами, и синих брюках. Он сменил одежду. Как будто для него стало возможно сменить себя. Как будто по случаю вся благоразумность наконец проступила пятнами на слишком долго носимом костюме.
Он регулирует длину ремешка, вешает сакс достаточно низко — вот так — под взглядом Премини. Что с тростью? спрашивает у тенора. Жесткая, отвечает тенор. Я как раз такие люблю, говорит Поль, но что я хочу сказать. Я не заразный, говорит тенор. Я тоже, говорит Поль, но. Поехали? спрашивает Премини. Подождите, просит Поль, дайте мне все-таки немного времени.
Он берет в рот мундштук, трость влажная. Он дует, звука нет, через двадцать лет звук просто так не найдешь. Он ищет, его пальцы начинают бегать по клавишам. Сначала слышен лишь стук клапанов, перекрывающих воздух, затем извлекаются ноты, все более чистые, затем обрывки фраз, короткие штрихи, арпеджиато, хроматизмы спускающиеся, упирающиеся в предел низких нот, затем восходящие, торопливые, бросающиеся на штурм сверхвысоких, звук с легким присвистом, но, в общем, пойдет, ну, будем надеяться. Ну, поехали? спрашивает Премини.
Он подает знак Жоржу: поехали; Жорж подает знак остальным: начинаем, Патрик и Нассуа возвращаются, Клод касается тарелок, усаживаясь позади малого барабана, бьет в большой барабан, Нассуа поднимает контрабас, Патрик над клавишами разминает пальцы, а Поль? Поль, дрожа, проклиная Жанну, следует за Премини.
Голоса смолкают. О, ужас. Головы поворачиваются, замечают, что тенор уже не тот; некоторые головы говорят себе: Хм, тенор уже не тот, и спрашивают: А это кто такой? Жанна в глубине зала переживает. Она горда тем, что вновь видит Поля с «Сельмером» на животе. Она вся красная. Вид раскрасневшейся Жанны вызывает у Сесилии улыбку. Жанна не решается полностью развернуться к сцене, она тянет шею, чтобы увидеть своего Поля. Но в итоге, повернувшись спиной к Сесилии, разворачивается. Теперь уже ждут все, спрашивая себя: Кто этот новый тенор?
Это бывший саксофонист, которому за пятьдесят и который боится. Что играем? спрашивает у него Премини. Не знаю, отвечает Поль, что-нибудь простое, блюз. Какой блюз? спрашивает Премини. Простой, отвечает Поль. «Now’s the time»? предлагает Премини. Прекрасно, соглашается Поль. Жорж слышит, передает дальше, возвращается, встает рядом с Полем и Премини. Поль боится смотреть вперед, он чувствует на себе взгляд всех этих голов, здесь, прямо перед собой. Премини делает шаг вперед. Он улыбается.
Объявление вызывает радостные крики. «Now’s the time» — это тема, которая вызывает радость. И действительно, после затравки Патрика едва вступают саксофоны и труба, все собравшиеся взрываются от радости, крик, свист, одни вскакивают, подпрыгивают, вновь садятся, раскачиваются на сиденьях, хлопают в ладоши, в особенном ритме два-один-два-один, девушки щелкают пальцами, пальцами обычно очень тонкими, закусывая губу и т. д., это радость, а что, ведь как радостно это слышать, парни играют просто, хорошо, и таких парней хоть отбавляй, да и Поль был когда-то таким.
Это возвращается, медленно, постепенно, он обретает это, страх отступает, стирается, рассеивается; то, что он потерял, думал, что потерял, был убежден, что потерял, вновь обретается, ему предлагают солировать первым, он соглашается, давай, поехали, он начинает, сначала немного вязнет, но очень скоро справляется, играет все лучше и лучше, хорошо, даже совсем неплохо, это удивляет Премини, тот оборачивается, смотрит на остальных, как бы говоря им: А старик-то играет неплохо, даже хорошо, и как хорошо он играет, слишком по-колтрейновски, ну и ладно, и хорошо, и классно, действительно словно Колтрейн, та же фразировка, спасибо, Поль, спасибо за Джона (Колтрейна), здорово вновь это услышать, то самое звучание, жесткое, яростное, порывистое, отчаянное и все же сдержанное, тело едва шевелится, заметна лишь легкая дрожь, саксофон по оси тела, на лице застыла гримаса, нет, не от страдания, хотя да, от страдания, это радость страдания, дикая радость, это так просто, чем дальше, тем больше кажется, мы слышим Колтрейна, Премини не может прийти в себя, может, мне надо было играть на теноре, говорит он себе, а тем временем дочь Сесилии.