Би-боп
Шрифт:
Спорить по поводу авиабилета, дочь Сесилии вернулась из Греции, с одного острова, посмотрите, она мне прислала открытку, сказала Сесилия, террасы, совершенно белые стены домов, синие крыши, но такие синие; какая же синева, красиво, произнес Премини, но Сесилия и дочь уже снова заспорили.
По поводу авиабилета, который дочь якобы оплатила дважды, агентство не переслало билет, по крайней мере, так получалось, или послало, но билет затерялся, билет ждали до самого вылета, его так и нет, тогда я купила другой, сказала дочь, мне пришлось, я ничего не могла доказать; допустим, перебила ее мать, но все же ты должна была, да я только приехала, перебила ее дочь, дай мне перевести дух.
После ужина пигалица ушла, Премини тоже. А Премини-то
Уходя, выходя, расставаясь, от Сесилии ни слова, ни взгляда. Не забудь зайти в агентство, изрекла она. Потребуй встречи с директором, слышишь? С директором. Хочешь, я пойду с тобой? Только не это, буркнула дочь. Вы где живете? Премини ей сказал где.
В машине. Кабриолет. Старый «Триумф-3». Синий, с поднятым верхом, Премини зябнет. Пигалица тут же включает радио, ищет волну, попадает на Монка. Ах, черт, это же Монк, говорит Премини. Вы слышите? Это Монк. Молчание. Он слушает. Сначала я не любил его, произносит он. Молчание. Он слушает, а затем. Однажды я видел его на концерте в Париже. Он смолкает, слушает, глядя, как проносится улица ночью, вспоминает ночной Париж, около полуночи, вспоминает Монка, затем. Делает звук громче — вы позволите? — молчит, а потом. Мы целый час просидели в зале, всё ждали его. Он пришел в стельку пьяный. Фуражка в клетку, очки «Рэй-Бен». Он не держался на табурете. Забывал о клавишах, цеплялся за рояль. Играть он не мог. Я видел его со спины, а рояль качался. Я уперся взглядом в спину ему, хотел его поддержать, не позволить упасть, и мне, смотрящему в спину ему, казалось, рояль качается. Чтобы дойти до такого, чтобы дойти до такого состояния, ему довелось хлебнуть лиха. Я сказал, он не мог играть, но он все же играл, потому что это были его темы, ему не надо было их вспоминать, они выходили сами, независимо от него, вне его, но в интерпретации необычной, пьяной. И все держалось на Чарли Роузе. Хороший тенор, Чарли Роуз. Пигалице плевать на Роуза. Вы любовник моей матери? спрашивает она. Нет, отвечает Премини. Друг? Нет, отвечает Премини. Тогда кто? Никто, отвечает Премини, это здесь. Здесь? Да, здесь.
Я зайду к вам на минутку, говорит дочь Сесилии. Мне хочется посмотреть, как там у вас. Премини хочется ответить ей: Как и раньше, как во время, как после, как вместе с, как без. Ладно, говорит он, но предупреждаю вас, что.
У Премини. А вот и прославленный сакс, восклицает дочь Сесилии, хватая альт, что раскинулся на кровати. О, тяжелый. Она ищет, куда поставить пальцы. Вот так, говорит Премини. Она дует. Он смотрит на ее большие губы. Она взяла губами мундштук саксофона, как член. Кстати, за его собственный она возьмется сразу же после. Но если эта сцена вас смущает, можно ее и убрать. Хорошо, я ее уберу. Однако она все же была. И продолжалась следующим образом.
У нее короткое платьице, без рукавов, с молнией на спине, то есть было сначала. Потом уже нет, когда легла на кровать, задрав высоко сведенные ноги. Премини взирает. В этом ракурсе как половинка персика. Но кровать слишком низкая. Он опускается на колени. Но все еще высоко. Нет, слушайте, нет, не так, так не пойдет, говорит он, так не получится, устройтесь как-нибудь по-другому или валите, ведь я ничего у вас не просил, все, с меня хватит, давайте валите.
Ой, какой же он злюка, наш маленький Базилёк, протянула пигалица, привстав. Затем, поменяв интонацию: Вот ведь дурень. Затем еще раз, поменяв интонацию: Не знаю, что моя мать в вас нашла, я нахожу вас придурковатым. Одеваясь, она рассматривает его, как бы проверяя свое утверждение. Хотя не похоже, думает она, выгибаясь, ей трудно застегнуть молнию.
Чем рассматривать, лучше бы помогли, произносит она. Премини застегивает свою, потом принимается за ее. Пигалица действительно очень мала. Ее волосы под его подбородком, пахнет приятно, подстрижены ровно, обрезаны высоко на затылке, взбиты в шар, как набалдашник, как какой-то баллон, затем челкой падают на ресницы, что ей мешает, она головой мотает, дергается точно девочка с тиком, раздражительная, гиперчувствительная, возбудимая, чересчур возбудимая, так и хочется прижать к себе эту голову, чтобы успокоить, поддержать, хочется поцеловать ее и даже хочется, чтобы она расплакалась и можно было бы слизнуть соль ее слез, а сейчас она егозит, пока Премини усердствует. Вот, говорит он, дело сделано, и разразилась буря, та, другая, настоящая, в небе, и слышно, как первые капли стучат о капоты кабриолетов.
Она расстегнута, говорит пигалица. Нет, застегнута, говорит Премини, уверяю вас. Вот, говорит он. Берет ее руку, выворачивая, заводит за спину, прикладывает ладонь. Чувствуете? спрашивает он, затем прижимает руку, поскольку она не отвечает. Вы мне делаете больно, произносит она. Высвобождается, поворачивается и с высоты своей миниатюрности бросает ему: Я говорю о крыше машины, да и машина-то не моя. Она усмехается. Это машина Филиппа, сообщает она. Вы знаете Филиппа? Нет, говорит Премини. Вы не знаете Филиппа? Нет, говорит Премини. Хотите, расскажу прикольную историю о Филиппе и его машине? Расскажете потом, говорит Премини. Итак, она не рассказывает ему, как однажды Филипп, остановившись на красный свет рядом с грузовиком, а довольствуется тем, что вспоминает об этом, улыбаясь. Премини выглядывает в окно.
Сиденья залиты водой. Премини, стоя на тротуаре, под дождем, натягивает откидной верх, удерживая его по краям. Пигалица, сидя внутри, его пристегивает. Забавно их представлять разделенными какой-то вульгарной резинкой, к тому же дырявой, у заднего окна, крест-накрест заклеенного под дождем. Вот, дело сделано. Премини наклоняется, просовывает голову внутрь машины. Сидеть вам, наверное, зябко, говорит он. Она резко включает сцепление. Премини едва успевает отпрянуть. Смотрит на нее, ухмыляясь. Задние колеса буксуют, зад синего «Триумфа-3» вихляет, включите фары, кричит ей Премини, красные фары включаются, словно она услышала, дождь усиливается, белая молния освещает всю улицу. За ней гремит гром.
1.13
Тот же вечер. Прогулка на кораблике? Она все повторяла: Прогулка на кораблике, прогулка на кораблике? Вы сказали: Прогулка на кораблике? Да, я сказал: Прогулка на кораблике, а вы не любите прогулки на кораблике?
Нет, ответила Сесилия. Ах вот как, произнес Премини, я думал доставить вам удовольствие, ну, представлял себе, я не знаю, ну, представлял себе, что вам будет приятно, ну, ладно, значит, ошибся, вообще-то, ну, короче, я стою здесь, как идиот, под дождем.
Он стоял там, как идиот, под дождем, в телефонной будке, возле дома. Он только что сплавил дочь. И тут же подумал о матери. Возможно, он прогнал дочь, потому что слишком много думал о матери. И вот бежит под дождем до телефонной будки, оттуда звонит Сесилии, и все такое, здесь угадать нетрудно, после Бетховена, что бы ей предложить? Нет, до чего ж он смешон.
У вас тоже буря? спрашивает он. Я спрашиваю потому, что она может быть здесь, у меня, но не у вас. Кстати, меня бы это не удивило. У вас никогда не бывает бури, это было бы слишком красиво. Что вы сказали? спохватывается Сесилия.
Она устроилась на кровати с Вилли Шекспиром, «Виндзорские насмешницы», весьма забавно, потом почитает «Как вам это понравится», подоткнув подушку под спину, спокойно, у лампы, прильнувшей к радиобудильнику, настроенному на «Франс Мюзик», в джазовый час, почему бы и нет? Она подумает о нем, немного, чуть-чуть, лишь чтобы осознать, что она думает о нем, а он думает о ней, это ведь совершенно безвредно, так чувствуешь себя не такой одинокой, затем вновь погрузится в «Как вам это понравится» и неминуемо натолкнется на знаменитую реплику, говоря себе: Хм, я и забыла, что это отсюда. Я спрашиваю: У вас тоже буря?