Библейская археология: научный подход к тайнам тысячелетий
Шрифт:
Произносившийся самим Гомером текст, скорее всего, был нестабильным и несколько менялся от выступления к выступлению. Это не удивительно, ведь, греки в те времена еще не знали письменности, ее широкое распространение началось, мы говорили об этом, лишь во второй половине VIII века до н. э. Но так как слушатели Гомера не обладали его памятью и способностями и в то же время хотели знать его «божественные» (как они их называли) поэмы от слова до слова, то можно думать, что уже с началом распространения греческой письменности начались попытки записи этих поЗм и постепенного приведения этих записей к одному стабильному («каноническому») варианту. Согласно некоторым древнегреческим источникам, уже в середине VI века до н. э., при афинском правителе-тиране Писистрате, «Илиада» зачитывалась по его приказу перед толпами, собиравшимися на площади около построенного тираном величественного храма богини Афины. Поскольку она именно «зачитывалась», то была, надо думать, уже записана, и итальянский философ Нового времени Джамбатиста Вико (1668–1744) даже предположил, что именно по приказу Писистрата поэмы Гомера и были записаны в первый раз и притом в окончательном,
Каков же этот дошедший до нас текст? О чем он, собственно, рассказывает? Как выглядит в его передаче интересующая нас Троянская война?
Оказывается, ее начало лежит за пределами этого текста. Только из поэм «Эпического цикла» (в передаче более поздних авторов) можно узнать, что война началась из-за спора трех богинь — Афины, Афродиты и Геры — за обладание яблоком с надписью «прекраснейшей», которое подбросила им богиня раздора Эрида (Эрис). Зевс велел отвести спорящих богинь в Троаду, к тамошнему принцу Парису-Александру, сыну троянского царя Приама, чтобы тот их рассудил, и Парис отдал яблоко Афродите, обещавшей ему любовь Елены Прекрасной, жены одного из греческих царей Менелая (этим «судом Париса» объясняется, кстати, почему в ходе последующей войны Афродита помогает троянцам, а Гера и Афина — грекам).
Далее выясняется, что Парис, вдохновленный обещанием Афродиты, отправился в Спарту, во владения Менелая, и, пользуясь его отсутствием, соблазнил и похитил Елену, а затем привез ее в Трою, где его сестра, пророчица Кассандра, тотчас возвестила, что поступок Париса обрекает город на войну и гибель; Кассандре, однако, никто не поверил, ибо когда-то бог Аполлон, оскорбленный ее отказом ему отдаться, наплевал ей в уста — как раз для того, чтобы никто ей не верил. Однако пророчество Кассандры, увы, оказалось вещим. Опозоренный Менелай обратился к своему могущественному брату — микенскому царю Агамемнону — с просьбой помочь ему отвоевать Елену и отомстить, за унижение. Агамемнон, в свою очередь, обратился к царям других греческих городов, призывая их объединиться для похода на Трою, и его призыв нашел благожелательный отклик. В итоге в составе греческого воинства оказались все великие герои тогдашней Греции — прежде всего, разумеется, Ахилл, но также и Диомед, Филоктет, Одиссей, оба Аякса, «большой» и «малый», и многие-многие другие. (Их поименование вместе с перечнем приведенных каждым из них боевых кораблей и воинов составляет содержание т. н. «списка кораблей», помещенного Гомером в конце второй песни «Илиады». Вспомним у Мандельштама: «Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины…»).
Главой похода был избран Агамемнон — как самый могущественный из всех.
Начало похода обернулось для греков неудачно: Аполлон послал им некое знамение, которое прорицатели истолковали как намек, что война будет продолжаться 10 лет. Затем греческие войска по ошибке высадились много южнее Трои, потерпели позорное поражение в битве с тамошними царями, а на обратном пути вдобавок еще попали в бурю и с трудом добрались домой. Все это оттянуло подлинное начало войны (по одним источникам — на несколько месяцев, по другим — на добрых 9 лет), но, как бы то ни было, герои снова собрались и двинулись на Трою, на сей раз, предварительно принеся в жертву — чтобы задобрить богов — дочь Агамемнона Ифигению; этот эпизод позднее стал сюжетом многих трагедий.
Высадившись на Троянской равнине, греки долго стояли у неприступных стен Трои, то и дело сходясь с троянцами в рукопашных схватках, где удача попеременно склонялась то на одну, то на другую сторону. Но вот в начале десятого года осады события обрели драматический оборот. Произошла бурная ссора между Агамемноном и Ахиллом: оскорбленный тем, что микенский царь отнял у него пленницу Брисеиду, гордый Ахилл, этот главный герой похода, отказался участвовать в сражениях и укрылся в своем шатре. Узнав об этом, троянцы вышли из города, навязали грекам бой и стали теснить их к гавани, где стояли на якорях греческие корабли. Греки в панике обратились за помощью к Ахиллу, но тот снова отказался выйти в поле, хотя и согласился послать туда своего побратима Патрокла. Но когда главный герой троянцев Гектор (еще один сын; царя Приама) убил Патрокла, обуянный жаждой мести Ахилл бросился наконец в бой и, в свою очередь, убил Гектора. Он устроил торжественное сожжение трупа Патрокла и намеревался уже предать позорному погребению останки Гектора, но прибывший в его шатер престарелый царь Приам воззвал к его состраданию и к чувству воинской чести и в конце концов буквально вымолил у него труп своего сына.
«Илиада» начинается со слов: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…» — то есть с эпизода ссоры Ахилла с Агамемноном, а кончается сценой сожжения останков Гектора в стенах Трои. Иными словами, ее действие занимает несколько считанных дней. О завершении войны (как и о ее начале), а также о дальнейших судьбах ее героев мы знаем все из тех же внегомеровских источников (в переложении главным образом Аполлодора и Аполлония), которые рассказывают о гибели Ахилла, сраженного стрелой Париса, о гибели самого Париса, о взятии Трои с помощью Одиссеева «Троянского коня» и расправе с уцелевшими сыновьями и дочерьми Приама (Кассандра становится наложницей Агамемнона, Андромаха — Неоптолема, Поликсену приносят в жертву на могиле Ахилла). Из тех же источников (а не только из «Одиссеи») становится известно, что во время возвращения героев из-под Трои многие
Наш пересказ может породить впечатление, что «Илиада» — это, в сущности, не столько рассказ о Троянской войне как таковой, сколько рассказ об одном ее небольшом эпизоде — о «гневе Ахилла», о том, как обиженный Ахилл сначала укрылся в своем шатре, не желая сражаться под началом Агамемнона, а потом силою обстоятельств был как бы «вытолкнут» снова на сцену боя, в центр событий. Это так и не так. С одной стороны, в центре «Илиады» действительно находится некий интересный, яркий и по-своему увлекательный эпизод, который в прошлом, до Гомера, вполне мог бы стать (а может быть, и был) сюжетом отдельной небольшой эпической песни. С другой стороны, по мере знакомства с тем, как излагает Гомер этот эпизод, становится все более ясно, что у него он служит скорее рамкой повествования, неким организующим стержнем, позволяющим исподволь и как бы вполне естественно вплести в рассказ события многих предшествующих лет войны, другие ее яркие эпизоды, впечатляющие характеристики ее главных героев и их взаимоотношений, а попутно и многое, многое другое — о людях, о. городах, о странах, о плаваниях, о богах, о пирах, о битвах и так далее, и так далее, иными словами — сделать из незамысловатого эпизода то художественное целое, что, собственно, и составляет литературу. «Гнев Ахилла», таким образом, оказывается мощным художественным средством, дающим автору возможность воссоздать гигантскую эпопею микенско-троянских времен. Типичная литература, этакая «Война и мир» трехтысячелетней давности или, если переиначить Белинского, «энциклопедия всей героической эпохи».
И тут, после долгого отступления, мы возвращаемся наконец к обещанному разъяснению, почему современные специалисты считают достаточно вероятным, что в древности и вправду существовал некий конкретный человек по имени Гомер, который был автором этой гениальной эпопеи. Специалисты-филологи говорят, что эта эпопея никак не могла быть продуктом некоего «коллективного устного творчества» — уже хотя бы потому, что ее продуманная «выстроенность», ее сюжетная и композиционная «организованность», ее «литературность», наконец, — все это неоспоримо свидетельствует об индивидуальном замысле. Почерк индивидуального гения безошибочно виден в том, с какой поразительной композиционной стройностью, как необыкновенно гармонично организован в «Илиаде» весь ее огромный материал, с какой продуманностью он расположен относительно объединяющей его сквозной сюжетной оси, как изобретательно поддерживается при этом его драматичная напряженность с помощью искусно вплетенных в сюжет многочисленных «отступлений в прошлое», играющих роль своего рода «сюжетных задержек», которые последовательно нагнетают у слушателей нетерпеливое ожидание триумфальной развязки (этот древний прием отлично знаком всем зрителям современных кинотриллеров и читателям современных детективов). В конце концов, ожидания, как мы уже знаем, разрешаются благополучно: Ахилл появляется из своего шатра, и «Илиада», как и положено триллеру, завершается своего рода мстительным хэппи-эндом — поражением троянцев и смертью Гектора. Патриотические слушатели Гомера, несомненно, жаждали этого возмездия. Может быть, они даже рукоплескали ему. Тем более что рассказ о последующей гибели самого Ахилла был расчетливо, иначе не скажешь, вынесен автором за скобки всей этой симфонической «романной» структуры.
Однако, строго говоря, поэма не кончается на мстительной ноте. Подлинный конец «Илиады» — это плач Приама над убитым Гектором, плач, который смягчает даже сурового Ахилла, плач, в котором горькая и трагическая изнанка войны совсем по-иному высвечивает ее героическую красоту, незадолго до того воспетую тем же Гомером. Так что, в конечном счете, «Илиада» все-таки не завершается стандартным хэппи-эндом и не оборачивается банальным триллером. Пафос гомеровской поэмы куда шире и грандиозней, говорят специалисты. Созданная спустя столетия после конца «героической эпохи», она не просто отображала ее трагический закат: противопоставив его описанной перед тем с той же художественной силой картине величественного расцвета ахейской державы, объединенной под руководством могущественных Микен, она одновременно должна была заронить в душу слушателей тоску по этому былому величию, а заодно и по былому и утраченному единству. Может быть, высокий авторитет Гомера у потомков как раз и был вызван тем, что его рассказ позволял им предчувствовать и предвидеть новое единство вслед за «темными веками», отделявшими героическую эпоху от уже начинавшегося «ренессанса»?
Таковы, говоря вкратце, основные выводы современной науки касательно личности Гомера. Однако, ограничившись этими выводами, мы, пожалуй, не приблизимся к ответу на вопрос, в какой степени можно доверять свидетельствам Гомера. Напротив, кое у кого сомнения в достоверности гомеровского рассказа, возможно, даже усилятся. В самом деле, скажет иной скептик, если даже современные специалисты подтверждают, что этот рассказ был сочинен, т. е. представляет собой художественный вымысел некоего автора, и вдобавок был подчинен не только художественным, но отчасти даже идеологически-патриотическим задачам, то можно ли ожидать, что такой рассказ будет исторически правдивым? А может быть, это всего лишь приятная для греческого слуха легенда? Знаем же мы, к примеру, такой, тоже авторский, поэтический роман — знаменитую «Песнь о Роланде», в которой гибель обыкновенного франкского рыцаря, павшего в засаде, которую устроили ограбленные им баски, преображена в героический национальный эпос о «великой битве» христиан… с маврами.