Библиотека Дон Кихота

Жаринов Евгений Викторович

А вот как.

Все представилось поначалу как игра. Попав однажды в компанию интеллектуалов, профессор не придал происходящему большого значения.

Так, чудачество, не более того.

На эксцентрическую вечеринку, которая должна была произойти в самый канун Нового Года, профессора пытался затащить его молодой и необычайно артистичный друг и коллега по фамилии Сторожев.

Этот Сторожев был еще молодым человеком лет 35-ти, 36-ти, не более, отличавшимся нагловато-очаровательным нарциссизмом. Щепетильный в одежде, придерживающийся стиля гранж, Сторожев любил, чтобы каждая аккуратно вырезанная самим дизайнером дырка, была симметрична

другим таким же искусственным прорехам. Это был стиль преуспевающей молодежи, косящей под бомжей, симулякр бедности и нищеты, химера, одним словом. Нужно сказать, что в доценте Сторожеве все было призрачным, не совсем реальным, вплоть до его зимнего морского загара, который он аккуратно возобновлял в солярии каждый четверг. В качестве верхней одежды он носил какой-то демисезонный полуперденчик с вязаными варежками на резинке, как у малышей детсадовского возраста. А голову согревала шерстяная перуанская шапочка, украшенная замысловатым орнаментом.

Любитель эпатажа и провокации, он смущал первокурсниц сомнительными сентенциями о наркотиках (наверное, давал знать о себе перуанский головной убор), блондинках, славе и деньгах, которых Сторожеву, по его же собственному признанию, все время не хватало.

Студенты обожали доцента, и он платил им той же монетой. В общем, любовь оказалась взаимной. Увлекшись не на шутку жизнью студенческой бурсы еще в собственные молодые годы, Сторожев так и не смог выйти из этого состояния, приближаясь, между тем, к своему сорокалетию. Доцент продолжал до утра шастать по общежитиям. Жадный до беззаботного веселья, он стремился до отказа насытиться энергией неопытного юношества.

Иными словами, личность Сторожева во всех отношениях была романтической, возвышенной и скандальной.

— Женька, — по-свойски обратился молодой коллега к своему старшему товарищу, грузному Воронову, именно так звали нашего профессора, надевавшему в это время свое широкое почти до пят ратиновое пальто темно-синего цвета и накидывавшему прямо на плечи под воротник длинный вязаный шарф черной шерсти на манер художника с Монмартра, — пойдем, я тебя с такими клевыми чуваками познакомлю. Ой, какой у тебя портфельчик стильный, а? Смотри-ка Pierre Cardin, не хухры-мухры.

— Что это за чуваки такие? — недовольно, слегка отстраняясь от собеседника, буркнул в ответ профессор, которому целый день пришлось принимать зачет у 50 студентов, причем ни один из них так и не смог осилить хотя бы половину заданного на полгода списка.

Поколение Next давно оценило текстуху известного испанца как «отстой». А ветряные мельницы всерьез и надежно проассоциировались с продвинутым брендом пива «Старый мельник».

— Пойдем, пойдем, — настаивал на своем Сторожев. — Не пожалеешь. Чуваки клёвейшие.

— Послушай, Арсений, какие к черту чуваки. У меня голова раскалывается. Я на зачете столько нового узнал, что мне собственная профессия вконец опротивела. Иногда даже думаешь — может в сантехники податься.

— Нет, Женька, лучше в палачи: работа-то на воздухе и все-таки с людьми.

— Точно. С удовольствием сегодня бы с десяток другой голов бы поотшибал. Чего они в филологию, как мухи на дерьмо, лезут?

— Кто от армии спасается, а кто просто — дебил; вот он грамоту освоил, бабки в кассу снес и думает: пристроился, пронесет, — пояснил Сторожев, открыв тяжелую дверь и пропуская вперед старшего товарища.

Оказавшись на улице, доцент, казалось, и не собирался оставить уставшего профессора в

покое.

— Пойдем, а? Ей Богу не пожалеешь.

— Вот заладил: пойдем да пойдем. Ну, чего я там еще не видел?

Дело близилось к вечеру. Солнце, зимнее, холодное, еще светило, и лучи его еще слабо золотили центральный вход здания. Снег приятно хрустел под ногами. Морозец ударил в ноздри, освежил лицо. В душе профессор начал колебаться. Сторожев это тут же уловил и продолжил:

— Пойдем, и посмотришь. Я тебе больше того скажу: не понравится — развернешься и уйдешь.

Воронов глубоко вздохнул. И ему вдруг стало необычайно легко на душе. Легко и радостно. На секунду он вспомнил про своего покойного друга. В такой же вот денек, лет десять назад тоже накануне Нового Года они вдруг оказались на подмосковной даче. Трещали дрова в печи, и жизнь, казалось, была вся еще впереди. Видно, редкий, редкий денек выдался, который он почти пропустил, выслушивая всевозможный бред.

А друг его ждал, ждал терпеливо, ждал на улице, ждал без пальто. Откуда у покойников верхняя одежда? Не нужна она им вовсе. Мертвые не мерзнут. Друг ждал, как ждет хороший кулинар, заранее приготовив и солнце, и мороз и в качестве десерта легкое чувство ностальгии, буквально растворившееся в этом бодрящем морозном воздухе, в этом легком скрипе, скрипе декабрьского снега под ногами, мол, не забывай меня, пожалуйста. Я тут. Я всегда буду рядом, стоит только тебе вздохнуть вот как сейчас, радостно и полной грудью… Помнишь, как нам хорошо было тогда, на даче? При жизни друг любил поесть и любил угостить всех желающих, называя все это просто — «сделать стол»…

— Там просто, без церемоний, — не унимался между тем Сторожев. — Через пять минут соскучился — скатертью дорога. Никто и бровью не поведет.

— Без обид?

— Какие обиды, Женька. Я же тебя не жениться тащу.

— Ладно, — сдался, сам не зная почему, профессор, и Сторожев тут же поволок его за собой.

Выйдя на улицу Большая Пироговская, друзья поймали частника. Это была «девятка». Сторожев сел на переднее сидение, а профессор угнездился на заднем, хотя Воронов страсть как не любил сидеть в автомобиле сзади и, вообще, не контролировать ситуацию: эксцентричный характер Сторожева давно стал своеобразной притчей во языцех в родном Университете.

Кстати об alma mater. Бывшие Высшие Женские Курсы насчитывали уже свыше 130 лет своей славной истории. Чуть меньше было и самому зданию, из которого так поспешно выскочили два приятеля. Внутри оно больше походило на гигантский аквариум: огромный стеклянный потолок зависал над центральным залом, напоминающим римский атриум.

В стекле этого потолка, казалось, обязательно должен был промелькнуть некий зрачок, зрачок Бога, с удивлением рассматривающий людей внутри, как это показывают в какой-нибудь изощренной рекламе плазменных телевизоров.

К слову, именно в этом самом атриуме постоянно что-то снимали для телевидения, иногда мешая проводить занятия.

Что говорить, здание обладало особой магической привлекательностью, и это давно заметили не в меру любознательные СМИ.

Атриум по своим гигантским размерам напоминал готический собор, у которого срезали тяжелую сводчатую крышу и заменили ее стеклянным куполом в стиле модерн.

Высокие колонны придавали атриуму видимость античного храма. Готика и античность — благородная эклектика русского модерна конца позапрошлого века. Ни одного намека на пошлость современных построек.