Библиотека литературы США
Шрифт:
— Какая жалость, что у вас нет долларов. — Хозяйка, стараясь не выдать своего огорчения, лихо тряхнула головой: мол, снесем и этот удар судьбы.
На левой руке у нее было кольцо с необычного вида бриллиантом, квадратным, голубой воды, явно очень дорогим, вставленным в высокую оправу. Чарльз только сейчас обратил на него внимание.
Увядшая, заморенная владелица гостиницы, когда он подошел к конторке, чуть ли не расплылась в улыбке. Но улыбка с поразительной быстротой сползла с ее лица, стоило ему объявить, что он подыскал себе комнату и съезжает. Казалось, она с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться — так сильны были ее злоба и разочарование.
— Я вас не понимаю, — накинулась
— Дело в том, что я вынужден подыскать себе еще более дешевую комнату, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Только и всего.
— Но у нас цены без запроса, — сказала она и пожевала растрескавшимися губами, едва прикрывавшими торчащие зубы. — Почему вы не хотите остаться?
— Да, цены у вас без запроса, — подтвердил Чарльз, чувствуя, что от нее не отделаться, и, словно признаваясь в чем-то постыдном, добавил: — Только мне они не по карману.
Женщина открыла гроссбух и торопливо принялась что-то оттуда выписывать, лицо ее окаменело от гнева — можно подумать, она поймала его с поличным, когда он залез ей в кошелек.
— Дело ваше, — сказала она, — но в таком случае вам, разумеется, придется платить посуточно.
— Разумеется, — согласился он.
— И пусть это послужит вам уроком — в другой раз хорошенько подумаете, прежде чем менять решение, — сурово, наставительно сказала женщина. — Нерешительность — дорогое удовольствие.
— Похоже, что так, — сказал Чарльз, опасливо косясь на быстро удлиняющийся столбик цифр на листке бумаги.
Она вскинула глаза, но не на него, а куда-то за его плечо, ее лицо приняло прежнюю злобную нахальную мину, и, резко повысив голос, она сказала:
— Сейчас же оплатите счет, не то я вызову полицию.
Чарльз, а он уже заготовил деньги, чтобы уплатить по счету, решил было, что ослышался. Проследив за направлением ее взгляда, он обернулся и увидел в нескольких шагах от себя ее пожилого кубастого партнера. Голова его напоминала мягкий валун, поросший редкой седой щетиной. Засунув руки в карманы, он рассматривал Чарльза, и его тонкогубый рот чуть не до ушей растягивала злорадная улыбка. Чарльз, не веря своим глазам, посмотрел на сумму внизу листка, точно, до последнего пфеннига, отсчитал деньги, подозревая, что не получит сдачу, если даст ей круглую сумму. Она, ни слова не говоря, выхватила деньги у него из рук вместе со счетом.
— Да, пожалуйста, напишите расписку, — попросил Чарльз.
Она не удостоила его ответом, только чуть отодвинулась, а мужчина молча подошел к нему и с издевательской, показной любезностью сказал:
— Прежде чем уедете, не откажите предъявить ваши документы.
Чарльз сказал:
— Я показал их, когда приехал, — и взялся за чемоданы.
— Но не мне, — сказал компаньон, и его белесые заплывшие глазки гнусно, злорадно сверкнули. — Увы, не мне, и, поверьте, мы не выпустим вас отсюда, пока вы не покажете их мне лично.
Ему, похоже, было нелегко скрывать подспудно клокотавшее в нем торжество. Его шея вздулась, налилась кровью, он сжал губы, отчего рот щелью перерезал лицо, и легонько покачивался на носках. Для Чарльза не было новостью, что ему придется смириться с постоянной слежкой: опытные путешественники предупреждали его, что в Европе, и в особенности в Германии, он первое время будет чувствовать себя отпущенным на поруки преступником и должен быть готов по первому требованию предъявить документы. Он поставил чемоданы, пошарил в карманах и тут вспомнил, что сунул портмоне с документами в один из чемоданов.
Он отпер тот, что побольше, выставив на обозрение запиханное как попало белье. Парочка наклонилась поглядеть на его пожитки, и женщина презрительно обронила: «So» [9] .
Чарльз, от ярости лишившись дара речи, запер первый чемодан, отпер второй. Протянул портмоне компаньону — тот с приводящей в бешенство медлительностью вытаскивал из него паспорта, другие документы и недоверчиво их разглядывал, то надувая щеки, то прищелкивая языком. Потом вальяжно протянул Чарльзу документы и сказал:
9
Ах, так (нем.).
— Отлично. А теперь можете идти, — с оскорбительной снисходительностью мелкого чиновника, величающегося перед подчиненным.
Они все смотрели на него молча, ненавистно, нелепо перекосив лица в усилиях передать всю глубину своей злобы. То ли не могли определить — так он держался, — понимает ли он, как бессовестно его обхамили и обобрали, то ли, взяв над ним перевес, провоцировали на скандал, с тем чтобы и вовсе прищучить. Под их неотрывными взглядами Чарльз кое-как запихнул документы в чемодан и, повозившись с неподатливыми замками, закрыл его. Не успел он затворить дверь, как они нарочито громко — не дай бог он не услышит — зашлись за его спиной хохотом — ну гиены и гиены.
Он вдруг решил, что такси ему не по средствам, и пошел пешком, волоча свои жалкие пожитки — они чем дальше, тем больше оттягивали ему руки, дорога казалась все длинней, и его все сильней одолевала мысль, хотя нить ее он постоянно терял: почему с ним так обошлись. Он был хорошего роста, недурной наружности, ни его внешность, ни манеры не могли внушать антипатии, но сейчас, насупленный, в низко нахлобученной шляпе, он казался угрюмым и недобрым. Он рванулся заехать пузану в зубы, но мигом овладел собой, ума не потерял, у него хватило хладнокровия и трезвости понять, что он загнан в угол, что ничего не исправить и ему остается только убраться подобру-поздорову подальше от этих разбойников, иначе не миновать неприятностей посерьезнее. Но злость не ушла, засела в душе, пустила корни — и это было ему внове.
Дверь ему снова открыла хозяйка. А прислуги у нее, похоже, нет, заметил он. Перебросившись с ней парой приличествующих случаю фраз, он ушел, убедив себя, что оброс и пора наведаться в парикмахерскую, — ему не сиделось на месте. Сверившись с картой, он направился к Курфюрстендамм. Солнце зашло, похолодало, снова повалил снег, гладкие темные мостовые под фонарями сверкали, будто их надраили. Тяжеловесный, громоздкий город в рано опустившейся темноте впал в спячку.
Парикмахерская, крохотная, чистенькая, увешанная белоснежными полотенцами, слепила блеском зеркал, обволакивала теплым мыльным паром. Тщедушный парикмахер с синюшным лицом тут же подскочил к нему, стал засовывать простыню за воротник. Редкие унылые волосенки цвета пакли, дурной запашок изо рта. Он рвался свести Чарльзу волосы на нет на затылке, скосить над ушами, а верх оставить подлиннее. Сам он носил такую же стрижку, так же были острижены чуть не все прохожие, и на вырезанной из газеты фотографии, заткнутой за рамку зеркала, красовался надрывающий глотку политикан с хохлом на макушке, с квадратными усишками над разинутым ртом — мода на эту стрижку явно пошла от него. Чарльзу пришлось долго мотать головой, лихорадочно подыскивать немецкие слова, тыкать в другие фотографии в имевшемся у парикмахера модном журнале, прежде чем удалось склонить его к более приемлемому варианту.