Библиотека мировой литературы для детей, т. 39
Шрифт:
Она останавливается на западной опушке. Между ними и Аламо простирается открытая прерия.
— Вон там, — говорит Исидора, — видите черную точку на горизонте? Это макушка кипариса. Он растет в долине Аламо. Поезжайте туда. Рядом с ним откос, по которому вы сможете спуститься с обрыва. Немного дальше вы найдете хакале, о котором я говорила.
Дальнейшие указания не требуются. Почти забыв о той, которая показала им дорогу, всадники мчатся по прерии, направляясь к кипарису.
Только один не двинулся с места: не тот, кто возглавляет отряд, но человек, который не меньше его заинтересован в происходящем, — и даже больше, когда речь зашла о женщине, которую видела Исидора. Он знает язык Исидоры так же хорошо, как свой родной.
— Скажите мне, сеньорита, — обращается он к мексиканке почти умоляющим тоном, — заметили вы лошадь, на которой ехала эта женщина?
— Конечно! Кто бы мог ее не заметить!
— Ее масть? — спрашивает он, задыхаясь от волнения.
— Крапчатый мустанг.
— Крапчатый мустанг? О боже! — со стоном восклицает Кассий Колхаун и мчится догонять отряд.
Исидоре становится ясно, что еще одно сердце охвачено тем неугасимым пламенем, перед которым все бессильно, кроме смерти.
Глава LXI
Ангел на земле
Быстрое и неожиданное бегство соперницы поразило Луизу Пойндекстер. Она уже готова была пришпорить Луну, но задержалась в нерешительности, ошеломленная происшедшим.
Только минуту назад, заглянув в хижину, она увидела эту женщину, которая, по-видимому, чувствовала себя там хозяйкой.
Как понять ее внезапное бегство? Чем объяснить этот взгляд, полный злобной ненависти? Почему в нем не было торжествующей уверенности, сознания своей победы?
Взгляд Исидоры не оскорбил креолку — наоборот, он внушил ей тайную радость. И, вместо того чтобы умчаться в прерию, Луиза Пойндекстер снова соскользнула с седла и вошла в хижину.
Увидев бледность мустангера, его дико блуждающие глаза, креолка на время забыла свою обиду.
— Боже мой! — воскликнула она, подбегая к постели. — Он ранен… умирает… Кто это сделал?
Единственным ответом было какое-то бессвязное бормотание.
— Морис! Морис! Ответь мне! Ты не узнаешь меня? Луизу! Твою Луизу! Ты ведь называл меня так!
— Ах, как вы прекрасны, ангелы небес! Прекрасны… Да-да, такими вы кажетесь, когда смотришь на вас. Но не говорите, что нет подобных вам на земле; это неправда. Там много красавиц, но я знаю одну, которая еще более прекрасна, чем вы, ангелы небесные! Я говорю о красоте; доброта — это другое дело; о доброте я не думаю — нет-нет!
— Морис, дорогой Морис, почему ты так говоришь? Ты ведь не на небесах. Ты здесь со мной — с твоей Луизой.
— Я на небесах… да, на небесах! Но я не хочу оставаться на небесах, если ее здесь нет. Это, может быть, и приятное место, но только не тогда, когда ее нет со мной. Если бы она была здесь, мне ничего больше не было бы нужно. Послушайте, ангелы, вы что кружитесь вокруг меня? Вы прекрасны, я этого не отрицаю; но нет ни одного среди вас прекраснее ее — моего ангела! О, я знаю и дьявола, красивого дьявола. Но я мечтаю только об ангеле прерий.
— Помнишь ли ты ее имя?
Наверно, никто еще не ждал с таким волнением ответа от человека, который бредил в тяжком забытьи. Луиза наклонилась над ним и, не сводя с него глаз, вся обратилась в слух.
— Имя? Имя? Как будто кто-то из вас спросил об имени? Разве у вас есть имена? Ах да, вспоминаю: Михаил, Гавриил, Азраил — мужские, всё мужские имена. Ангелы, но не такие, как мой ангел, — она женщина. Ее зовут…
— Как?
— Луиза… Луиза… Луиза… Зачем мне скрывать, ведь вам известно все, что делается на земле. Вы, конечно, знаете ее — Луизу? Вы должны ее знать: ее нельзя не любить всем сердцем, как я… всем, всем сердцем…
Никогда еще слова любви не доставляли Луизе столько радости. Даже когда она услышала их впервые под тенью акаций, когда они были произнесены в полном сознании, — даже тогда они не были ей так дороги. О, как она была счастлива! Нежные поцелуи покрыли горячий лоб больного и его запекшиеся губы.
Торжествуя, стояла Луиза, прижав руку к сердцу, словно стараясь успокоить его биение. Она боялась только, чтобы эти счастливые минуты не пролетели слишком быстро.
Увы, ее опасения оправдались — на порог упала тень. Это была тень человека; через минуту сам человек уже стоял в дверях.
В наружности вошедшего не было ничего страшного.
Наоборот, его лицо, фигура, костюм были просто смешны — и особенно по контрасту с несчастьями последних дней. Этот чудак держал в одной руке томагавк, а в другой — огромную змею; какую — нетрудно было определить по хвосту, оканчивавшемуся роговыми трещотками.
Комическое впечатление еще усилилось благодаря выражению растерянности и удивления, которое появилось на его лице, когда, переступив порог хижины, он увидел новую гостью.
— Господи! — воскликнул он, роняя змею и томагавк и широко открыв глаза. — Я, наверно, сплю! Так оно и есть! Ведь не может же быть, что это вы, мисс Пойндекстер? Не может этого быть!
— Но это так и есть, мистер О’Нил. Как нелюбезно с вашей стороны забыть меня так скоро!
— Забыть вас? Что вы, мисс! В этом меня невозможно обвинить. Наш брат ирландец не из таких; если хоть разок взглянул на ваше красивое лицо, не забудет до гробовой доски. Зачем далеко ходить! Вот он, например, только и бредит вами.
Фелим многозначительно посмотрел на кровать. Луиза зарделась от радости.
— Но что же это означает? — продолжал Фелим, вспомнив о загадочном превращении. — А где же этот паренек или женщина, кто бы это ни был? Вы здесь видели женщину, мисс Пойндекстер?
— Видела.
— Да? А где же она?
— Уехала.
— Уехала! Значит, она сама не знает, чего хочет. Я оставил ее в хижине только десять минут назад. Она сняла свою шляпку… что я! — мужскую шляпу — и расположилась здесь вроде надолго. Так вы сказали, она уехала? Вот счастье-то! Я совсем не жалею об этом! От такой женщины лучше быть подальше. Вы не поверите, мисс Пойндекстер, ведь она подставила свой револьвер прямо мне под нос!