Библиотека мировой литературы для детей, том 42
Шрифт:
— Трус! Подлец! Самозваный дворянин! — закричал д’Артаньян, бросаясь, в свою очередь, вдогонку за слугой.
Но юноша был еще слишком слаб, чтобы перенести такое потрясение. Не успел он пробежать и десяти шагов, как в ушах у него зазвенело, голова закружилась, кровавое облако заволокло глаза, и он рухнул среди улицы, все еще продолжая кричать: «Трус! Трус! Трус!»
— Действительно жалкий трус! — проговорил хозяин, приближаясь к д’Артаньяну и стараясь лестью заслужить доверие бедного юноши и обмануть его, как цапля в басне обманывает улитку.
— Да, ужасный трус, — прошептал д’Артаньян. — Но зато она какая красавица!
— Кто она? — спросил трактирщик.
— Миледи, — прошептал д’Артаньян и вторично лишился чувств.
— Ничего
Мы знаем, что одиннадцать экю — это было все, что оставалось в кошельке д’Артаньяна.
Трактирщик рассчитывал, что его гость проболеет одиннадцать дней, платя по одному экю в день, но он не знал своего гостя. На следующий день д’Артаньян поднялся в пять часов утра, сам спустился в кухню, попросил достать ему кое-какие снадобья, точный список которых не дошел до нас, к тому еще вина, масла, розмарину и, держа в руке рецепт, данный ему матерью, изготовил бальзам, которым смазал свои многочисленные раны, сам меняя повязки и не допуская к себе никакого врача. Вероятно, благодаря целебному свойству бальзама и благодаря отсутствию врачей д’Артаньян в тот же вечер поднялся на ноги, а на следующий день был уже совершенно здоров.
Но, расплачиваясь за розмарин, масло и вино — единственное, что потребил за этот день юноша, соблюдавший строжайшую диету, тогда как буланый конек поглотил, по утверждению хозяина, в три раза больше, чем можно было предположить, принимая во внимание его рост, — д’Артаньян нашел у себя в кармане только потертый бархатный кошелек с хранившимися в нем одиннадцатью экю. Письмо, адресованное господину де Тревилю, исчезло.
Сначала юноша искал письмо тщательно и терпеливо. Раз двадцать выворачивал карманы штанов и жилета, снова и снова ощупывал свою дорожную сумку. Но, убедившись окончательно, что письмо исчезло, он пришел в такую ярость, что чуть было снова не явилась потребность в вине и душистом масле, ибо, видя, как разгорячился молодой гость, грозивший в пух и прах разнести все в этом заведении, если не найдут его письма, хозяин вооружился дубиной, жена — метлой, а слуги — теми самыми палками, которые уже были пущены в ход накануне.
— Письмо, письмо с рекомендацией! — кричал д’Артаньян. — Подайте мне мое письмо, тысяча чертей! Или я насажу вас на вертел, как рябчиков!
К несчастью, некое обстоятельство препятствовало юноше осуществить свою угрозу. Как мы уже рассказывали, шпага его была сломана пополам в первой схватке, о чем он успел совершенно забыть. Поэтому, сделав попытку выхватить шпагу, он оказался вооружен лишь обломком длиной в несколько дюймов, который трактирщик аккуратно засунул в ножны, припрятав конец клинка в надежде соорудить из него шпиговальную иглу.
Это обстоятельство не остановило бы, вероятно, нашего пылкого юношу, если бы хозяин сам не решил наконец, что требование гостя справедливо.
— А в самом деле, — произнес он, опуская дубинку, — куда же делось письмо?
— Да, где же это письмо? — закричал д’Артаньян. — Предупреждаю вас: это письмо к господину де Тревилю, и оно должно найтись. А если оно не найдется, господин де Тревиль заставит его найти, поверьте!
Эта угроза окончательно запугала хозяина. После короля и господина кардинала имя г-на де Тревиля, пожалуй, чаще всего упоминалось не только военными, но и горожанами. Был еще, правда, «отец Жозеф» [20] , но его имя произносилось не иначе как шепотом: так велик был страх перед «серым преосвященством», другом кардинала Ришелье.
20
«Отец Жозеф» — под этим именем известен Франсуа Ле Клер дю Трамбле (1577–1638), доверенное лицо и личный советник кардинала Ришелье, прозванный
Отбросив дубинку, знаком приказав жене бросить метлу, а слугам — палки, трактирщик сам подал добрый пример и занялся поисками письма.
— Разве в это письмо были вложены какие-нибудь ценности? — спросил он после бесплодных поисков.
— Еще бы! — воскликнул гасконец, рассчитывавший на это письмо, чтобы пробить себе путь при дворе. — В нем заключалось все мое состояние.
— Испанские боны [21] ? — осведомился хозяин.
— Боны на получение денег из личного казначейства его величества, — ответил д’Артаньян, который, рассчитывая с помощью этого письма поступить на королевскую службу, счел, что имеет право, не солгав, дать этот несколько рискованный ответ.
21
Боны — кредитные документы, дающие право на получение определенной денежной суммы.
— Черт возьми! — воскликнул трактирщик в полном отчаянии.
— Но это неважно… — продолжал д’Артаньян со свойственным гасконцу апломбом, — это неважно, и деньги — пустяк. Само письмо — вот единственное, что имело значение. Я предпочел бы потерять тысячу пистолей [22] , чем утратить это письмо!
С тем же успехом он мог бы сказать и «двадцать тысяч», но его удержала юношеская скромность.
Внезапно словно луч света сверкнул в мозгу хозяина, который тщетно обыскивал все помещение.
22
Пистоль — старинная золотая (итальянская и испанская) монета, имевшая хождение во многих странах. Во Франции начала XVII века пистоль равнялся примерно 10 тогдашним ливрам.
— Письмо вовсе не потеряно! — сказал он.
— Что? — вскрикнул д'Артаньян.
— Нет. Оно похищено у вас.
— Похищено? Но кем?
— Вчерашним неизвестным дворянином. Он спускался в кухню, где лежал ваш камзол. Он оставался там один. Бьюсь об заклад, что это дело его рук!
— Вы думаете? — неуверенно произнес д’Артаньян.
Ведь ему лучше, чем кому-либо, было известно, что письмо это могло иметь значение только для него самого, и он не представлял себе, чтобы кто-нибудь мог на него польститься. Несомненно, что никто из находившихся в гостинице проезжих, никто из слуг не мог бы извлечь какие-либо выгоды из этого письма.
— Итак, вы сказали, что подозреваете этого наглого дворянина? — переспросил д’Артаньян.
— Я говорю вам, что убежден в этом, — подтвердил хозяин. — Когда я сказал ему, что вашей милости покровительствует господин де Тревиль и что при вас даже письмо к этому достославному вельможе, он явно забеспокоился, спросил меня, где находится это письмо, и немедленно сошел в кухню, где, как ему было известно, лежал ваш камзол.
— Тогда похититель — он! — воскликнул д’Артаньян. — Я пожалуюсь господину де Тревилю, а господин де Тревиль пожалуется королю!
Затем, с важностью вытащив из кармана два экю, он протянул их хозяину, который, сняв шапку, проводил его до ворот. Тут он вскочил на своего желто-рыжего коня, который без дальнейших приключений довез его до Сент-Антуанских ворот города Парижа. Там д’Артаньян продал коня за три экю — цена вполне приличная, если учесть, что владелец основательно загнал его к концу путешествия. Поэтому барышник, которому д’Артаньян уступил коня за вышеозначенную сумму, намекнул молодому человеку, что на такую неслыханную цену он согласился, только прельстившись необычной мастью лошади.