Библиотека мировой литературы для детей, том 49
Шрифт:
Он оказался прав. Через несколько минут с озера донесся истошный крик:
— Помогите!.. Тону!.. По-о-о-о-мо-о-о-гите!
— Что я говорил? — воскликнул отец, бросил башмак, прыгнул в воду и стремительно поплыл к утопающему.
— Почему папа купается в костюме? — удивился только что подошедший Вита.
— Один дяденька тонет, — объяснила Милена. Папа поплыл его спасать.
Вита с Миленой, не понимая опасности, хлопали в ладоши, смеялись и что-то кричали. Я же замирал от страха, глядя, с каким трудом отец тащил крупного, плечистого человека. Берег все приближался, и казалось, что все это кончится быстро и просто. Но вдруг волна захлестнула человека,
— Гм, пришлось его стукнуть, — сказал отец, глядя на большой синяк под правым глазом спасенного. — Однако я надеюсь, он не взыщет с меня за это, когда очнется… Черт его подери, и меня чуть не утопил в этой луже!
Отец надавил ему коленом на живот, потер веки, а потом взял его руки и стал водить их вверх и вниз. Жизнь постепенно возвращалась в распростертое на песке посиневшее тело. Наконец человек открыл глаза и посмотрел на отца благодарным взглядом.
— Вы спасли мне жизнь, господин, — пробормотал он. — Спасибо!
— Не за что! — великодушно воскликнул отец. — Люди должны помогать друг другу в беде. Я выполнил… апчхи… свой долг.
— Я никогда этого не забуду! — сказал неизвестный.
— Ваше дело! Сынок, помоги мне отжать костюм.
Пока я помогал отцу выжимать из пиджака и брюк воду, неизвестный ушел в кусты, где лежала его одежда. Его долго не было, а когда он появился, отец так и обомлел: спасенный им человек был одет в красивую жандармскую форму, на плечах его поблескивали лейтенантские погоны!
— Ну и болван же я! — Отец стукнул себя по лбу. — Видишь, сынок, к чему приводит поспешность!
Жандармский лейтенант подошел к нам, еще раз поблагодарил отца и медленным, неуверенным шагом направился к трамвайной остановке.
— Ах, какой сегодня день, какой день! — бормотал отец, шагая по широкой тропе вдоль озера. — Всю жизнь воюю с жандармами и полицией, а тут вытаскиваю из воды жандармских лейтенантов… Апчхи!.. Одно утешение, что дал ему хорошую плюху!
Дома отец рассказал матери про случай на озере.
— Да мне не жалко, что я его спас, — сказал он в заключение. — Черт с ним! Только вот опять буду три дня кашлять и три дня чихать!
В ГОСТЯХ
Моя тетушка Вилинка вышла замуж за торговца Милентия Бибера [6] . Она была счастлива, даже чересчур счастлива. В письмах к нам она неизменно писала: «Дорогие мои, я очень счастлива! Милентие прекрасный человек! Он такой внимательный, заботливши и так любит меня! Ах, вы просто представить себе не можете, какая я счастливая!»
6
Бибер (серб.) — перец.
— Позавидовать можно! — говорила мать, глотая слезы. — Вилинка счастлива, Вилинка слишком счастлива, а я? О господи! У меня пятеро детей, и один хуже другого. И это называется жизнью!
— А кроме того, у тебя муж, которого только что прогнали с работы! — добавил отец, входя в кухню (он слышал причитания матери). — Печально, но факт.
— Опять? — вскрикнула мать.
— А что я могу сделать? — оправдывался отец. — Это уже восьмой раз… нет, девятый! Скоро будем праздновать юбилей!
— Потерял работу и радуешься! Как мы будем жить?
Отец долго размышлял.
— Я кое-что придумал, — сказал он наконец. — Только не знаю, как ты на это посмотришь.
Мать взглянула на него с любопытством.
— Драгана с Лазарем пошлем к Милентию с Вилинкой. Они как сыр в масле катаются! Разве Вилинка не пишет в каждом письме, какая она счастливая? Два лишних рта их не разорят.
— Три рта! — поправила его мать. — Ты забыл, что Лазарь ест за двоих. Только стоит ли докучать им своими бедами?
— А ты знаешь выход поумнее? — сердито спросил отец.
— Ну, ладно… — согласилась мать. — Если на днях не найдешь работы, то пошлем их к Милентию с Вилинкой.
Отец каждое утро отправлялся на поиски работы. Вечером он возвращался такой усталый, будто весь день ворочал камни.
— Уф, — отдувался он. — Нет работы тяжелее, чем искать работу!
Прошло десять дней, но работы все не было. Наши продовольственные запасы подходили к концу.
— Радуйтесь! — воскликнул отец. — Завтра поедете к тетке с дядей. Там у вас будет все, даже птичье молоко! Хе-хе-хе, и не каких-нибудь пичужек, а перелетных птиц!
— Почему вы отсылаете меня? — заворчал я, нисколько не обрадовавшись. — Пусть едет Вита.
— Путь не близкий, — серьезно сказал отец.
— Так что же, мы с Лазарем поедем одни?
— Конечно, нет! — Голос отца заметно повеселел. — Вас будет сопровождать придворная свита: министры, повара, кондитеры, гувернеры, няньки, мамки, кучера и прочие слуги… Это вас устраивает?
— Они живут недалеко от вокзала, — объясняла мать. — Я там никогда не была, но очень хорошо представляю себе их дом. Вилинка так часто описывала его в своих письмах! Ах, это настоящая вилла! Внизу находятся гостиные и столовые, а наверху — спальни. Окна широкие, белые, с серебристыми жалюзи, чтоб солнце не портило мебель. Перед виллой сад. Вилинка обожает цветы! В Турополе у нас был садик, и Вилинка всегда следила за ним и ухаживала за цветами. Там росли самые обыкновенные цветы, но теперь у нее орхидеи, хризантемы, камелии… Сад огорожен, в центре забора ворота с небольшим навесом, чтоб дождь не повредил электрический звонок. Вы без труда найдете их дом.
Мы стояли на перроне. Лазарь сиял, как ясное солнышко, а я едва сдерживал слезы.
— Мне жаль отпускать тебя, сынок, — ласково сказал отец. — Но другого выхода у нас нет.
— Я понимаю, папа, — проговорил я, отворачиваясь, чтоб он не видел моих слез. — Понимаю…
— Приглядывай за Лазарем, — наказала мать. — Он еще маленький. И пишите нам!
Чем дальше отъезжали мы от Суботицы, тем тяжелее становилось у меня на душе. Впервые в жизни я должен был жить отдельно от семьи, и это угнетало меня. Невидящими глазами смотрел я в окно. Мне казалось, что поезд везет нас в неведомую даль, откуда нет возврата. Чтобы отвлечься от горьких дум, я закрыл глаза и мысленно перенесся в нашу уютную комнату. Напряженный слух мой улавливал ласковый голос отца, звонкий смех Милены и тихие, размеренные слова матери, всегда вселявшие в меня бодрость и надежду. Тут я открыл глаза и увидел, что нахожусь в поезде. Сердце мое сжалось от боли, ком подступил к горлу, но я подавил слезы — неловко было перед Лазарем, как-никак я считался уже взрослым.