Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура
Шрифт:
Однако Манассе не успел отплыть до начала войны, а пока она длилась, ничего по его петиции не предпринималось. Если бы какие-то шаги были сделаны в то время, они могли бы дать поразительные плоды, поскольку в 1653 г. с созывом Бербонского парламента был достигнут, по словам Карлайла, «удивительнейший пик иудаизма в современном мире». Небольшая группа суровых, страстных людей, лично подобранных Кромвелем, собрались 4 июля 1653 г. с твердым намерением так перекроить британскую конституцию, чтобы Моисеев закон и изначальные принципы Иисуса действительно стали часть реальной политики, и тогда на бирже, в судах и на рынках англичанин по доброй воле возлюбил бы ближнего как самого себя. Это была, как писал в своей биографии Кромвеля лорд Морли, попытка «сформировать гражданское общество, основанное на буквальном понимании Священного Писания… высшее достижение библейской политики того времени».
Общий настрой заразил самого Кромвеля, и в своей вступительной речи
Находись Манассе бен Израиль в тот момент в Англии и имей он возможность представить свою петицию этому собранию, кто знает, что могли бы свершить столь воодушевленные люди. Но за каких-то полгода им пришел конец. Их серьезный, лишенный надежды труд перенести Священное Писание в реальную жизнь был осужден как попытка «оевреивания» английского закона, а поскольку эти старания шли вразрез с правами на собственность, то их ждало неминуемое поражение. Сам Кромвель, стоя на том самом месте, где называл их «острием пророчества», недолго думая, разогнал их. В историю они вошли как предмет насмешек под кличкой от имени одного них — Богославящего Бербона.
Хотя пик библейской лихорадки пуритан миновал, проблема возвращения евреев не отпала. Война с голландцами завершилась, но надвигалась война с Испанией, также вызванная конкуренцией в торговле. Кромвелю все еще надо было принять решение относительно евреев, чьи купеческие и деловые связи с Испанией и Португалией оставались тесными. В 1654 г. Манассе послал своего шурина Давида Дормидо и его сына представить петицию Государственному совету. Из-за оппозиции в среде самих евреев, которые цеплялись за ортодоксию и сурово не одобряли любые попытки ускорить пришествие мессии, он счел необходимым на некоторое время залечь на дно. Но когда, невзирая на просьбу Кромвеля о «скорейшем рассмотрении» ко «всеобщему удовлетворению», Государственный совет отверг петицию Домидо, Манассе решил, по настоянию Кромвеля, приехать сам. В сопровождении еще четырех раввинов он прибыл с новыми аргументами в пользу своего проекта, заранее сформулированными в «Смиренном обращении к лорду-протектору». Там он подкреплял своим авторитетом раввина довод о том, что евреи рассеяны по всему миру «за исключением лишь сего значительного и могущественного острова» и «что до того, как придет мессия и восстановит наш народ, сначала мы должны и тут тоже поселиться».
Затем он перешел к «прибыли, как самому могущественному мотиву», и указал, как полезны были бы евреи в качестве каналов влияния в торговле с Голландией, Испанией и Португалией. Он говорил о том, с какой приязнью относятся к Британскому Содружеству евреи, поскольку терпимости в нем больше, чем в любом другом государстве. Ставшие уже привычными обвинения он отмел замечанием, дескать, и христиан тоже обвиняли в отправлении кровавых ритуалов, как это было при римских императорах, и указал на ту неудобную истину, что «люди весьма склонны к ненависти и презирают того, кому повезло меньше их». Наконец, он особо просил о защите правительства, о «свободных и публичных» синагоге и кладбище, о свободе торговли и гражданской юрисдикции евреев над собственной общиной с конечной апелляцией к английским судам и отмене тех законов, которые этого не позволили бы31.
Публикация «Смиренного обращения» спровоцировала поток диспутов и дискуссий, в которых памфлеты противников громогласно перекрикивали памфлеты сторонников. Возродились все старые обвинения, и к ним добавились новые, включая обвинение в том, что сам Кромвель был евреем и что евреи собираются купить собор Святого Павла и Бодлеянскую библиотеку. Дескать, они презренный народ, который даже Господу приходилось постоянно карать за греховность; дескать, их изгнание было Божьей карой за убийство Христа (и пуритане понесут то же наказание за убийство короля Карла); дескать, если допустить их в Англию, они станут поносить христианскую веру и подтолкнут людей отвратиться от христианских устоев и обычаев, станут подделывать монету, создадут безработицу, погубят английских купцов и уничтожат внешнюю торговлю. Их сторонники, с другой стороны, утверждали, что евреи «самый благородный народ на свете, богоизбранный народ», что в ответе за распятие Христа не евреи как народ, а только первосвященники; что их возвращение в Англию «благословит» страну; что гражданская война явилась Божьей карой за изгнание Его народа и что их возвращение умилостивит Его гнев и принесет мир; и что евреи-купцы понизят цены и увеличат торговлю и процветание, поскольку хорошо известно, что «те страны, что торгуют с евреями, более других процветают и прирастают богатством и могуществом». Однако главным образом сторонники строили свою защиту на самом слабом своем аргументе: доводе в пользу того, что только посредством возвращения евреев в Англию можно добиться обращения их в христианство. Оппоненты во главе с ожесточенным гениальным Уильямом Принном, чье «Краткое правовое возражение» суммировало остальное памфлеты, насмехались над мыслью, что евреи когда-либо будут обращены, и тут были совершенно правы32. Сам тезис о возможности обратить евреев, который с такой силой возродится в XIX столетии, был совершенно нереалистичным. И тем не менее, по иронии судьбы, это был один из самых сильных мотивов, побуждавших Англию способствовать восстановлению Израиля.
Так или иначе, 10 декабря 1655 г. в Уайтхолле Кромвель созвал особую комиссию, куда вошли судьи, представители духовенства и купцы, чтобы обсудить петицию Манассе33. В последовавшие за тем две недели дебатов делегаты, которые приблизительно разделились поровну на сторонников и противников, зашли в тупик. Но по меньшей мере в одном было принято ясное решение. Кромвель изложил повестку дня: «Законно ли будет принять евреев?» и «Если законно, то какие условия необходимы, чтобы их принять?» На первый вопрос судья Глин и Стил ответили, что нет никаких юридических препон тому, чтобы принять евреев, — и это был значительный успех. Но в том, что касалось условий, при которых евреи могли бы поселиться в Англии, возник, как журил собравшихся Кромвель, «вавилон разногласий». Представители духовенства, большинство из которых ратовали за то, чтобы принять евреев, приводили доводы, дескать, «добрые люди Англии больше верят в обещание призвать евреев и серьезнее молятся за них, чем за любой другой народ» и потому примут их, дабы привести к этому «призванию» или обращению. Более того, Англии следует искупить жестокое обращение в прошлом с евреями, которых действительно пригласил в страну Вильгельм Завоеватель, тем более что «мы дети одного отца Авраама: они — естественным образом во плоти, мы — верующие — в духе».
Купцы были решительно против. Слухи о зловещих последствиях допуска евреев в страну распространяли голландские и испанские агенты, которые понимали, что возвращение евреев в Англию подкрепит Навигационный акт, и агентами роялистов, которые надеялись сорвать этот проект, поскольку «протектор твердо на него решился». Поддавшись этим слухам, купцы предсказывали страшнейшие беды, утверждая, что еврейская торговля обогатит иностранцев и ввергнет в нищету Англию. Что до обращения в христианство, говорили они, люди ныне так склонны увлекаться странными новшествами, что скорее евреи найдут новообращенных, чем наоборот. В конечном итоге единственным, к чему смогла прийти комиссия, стала резолюция, разрешающая возвращение, но при таких жестоких торговых и финансовых ограничениях, что оно становилось бесполезным для Кромвеля.
Дверь была распахнута, и в нее ворвался лорд-протектор, в очередной раз раздосадованный неспособностью слабых людишек перейти к сути, начать действовать, понять, что ему надо, и это ему дать. Разве не долг каждого христианина, поносил он членов комиссии, принять евреев в Англии, единственной стране, где религия преподается во всей ее первозданной чистоте, и «не отторгать их от света и не оставлять их среди лженаставников, папистов и идолопоклонников?». Этот аргумент заставил замолчать оппонентов среди духовенства. Затем он полил презрением людей из Сити. «Неужто вы действительно страшитесь, что эти презренные и презираемые люди сумеют одержать верх в торговле над купцами Англии, самыми благородными и почитаемыми купцами во всем мире?» «Так он говорил и говорил, — замечает один очевидец, — пока и их не заставил замолкнуть тоже… Я в жизни не слышал, чтобы человек так складно говорил»34.
Но с Кромвеля было довольно, и он распустил пристыженную комиссию, как распустил Долгий парламент и его «охвостье», Малый парламент, когда те не смогли послужить его целям. На деле он частично получил желаемое благодаря решению судей и, пожалуй, не слишком стремился оказывать дальнейшее давение из страха разжечь новую волну агитации. Изучающие этот эпизод ученые едины во мнении, что Кромвель, по всей видимости, решил добиться своего более или менее неофициальным путем и осуществить возвращение, по выражению одного его современника, «по молчаливому согласию»35. Собственно говоря, так современники и восприняли происходящее. «Теперь евреи допущены», — записал 14 декабря 1655 г. в своем дневнике Джон Ивлин, вероятно, имея в виду признание судей, что юридических препон возвращению не существует.