Бич Божий
Шрифт:
— Как же, «филойнтес»! Отчего тогда не хочешь бежать?
— Я сказал тебе... Я и сам близок к помешательству... Думаю о тебе каждую минуту, ничего не могу поделать... Но такая, видно, наша судьба. Что по-русски значит «судь-ба»? Это «суд Божий». Боги всё решили за нас... Милая, прощай. Я готов за тебя умереть, но готов и умереть за верность слову, данному мною Святославу!..
— Значит, слово сильнее нашей любви? — Настя стала кусать ногти на руке.
— Настенька, любимая! — он схватил её, обнял, поцеловал — сильно-сильно, отстранил и вскочил: — Всё! Прощай! Больше мы с тобой никогда не увидимся! —
Бедная гречанка сидела убитая. Но потом услышала, как прислужница Суламифь кашляет во сне, перестав храпеть, ловко влезла опять в кибитку и легла на тюфяк.
— Где ты есть там ходить? — проворчала хазарка, недовольно ворочаясь под своим одеялом.
— Маленький нужда, — солгала монашка тоже по-русски.
— Маленький нужда и болшой лубов! — огрызнулась та, повернувшись к невесте Ярополка спиной.
Милонег же оказался у костра, близ которого, положив на колени руки, находился Добрыня. Он взглянул на юношу, улыбнулся и произнёс:
— Что, не спится?
— Да, не хочется, — ответил сын Жеривола.
— А Настасья-то не сбежит, пока ты гуляешь?
— Не сбежит. И куда бежать? Степь кругом.
— Ну, гляди, я предупредил. — Он подбросил в огонь пару толстых веток. — Что ж, садись. Правды нет в ногах. Покукуем вместе.
Ветки принялись гореть хорошо — с треском, щёлканьем, — осветив Добрыню оранжевым цветом. Милонег опустился рядом, на ковёр, расстеленный на траве.
— Хочешь ли вина? — посмотрел на него Добрыня. — Фряжское, хорошее.
— Что ж, не откажусь.
Брат Малуши достал кожаную флягу, вытащил пробку:
— На, отведай.
Тёплое вино было терпким. Милонег с удовольствием сделал три приличных глотка. Поблагодарил. И почувствовал, что немного расслабился.
— У меня в своё время тоже приключилась история, — будто угадав его мысли, отозвался Добрыня. — Первая любовь... Я тогда ещё был холопом, княжеским придверочником. И однажды на Купальскую ночь я случайно оказался в паре с Белянкой — дочкой боярина Ушаты. Было ей лет четырнадцать, мне — на два года больше. На Купалу нет бояр и холопов — все в одном хороводе ходят, вместе прыгают сквозь огонь, поливают друг друга из ведра и купаются... То была прекрасная ночь! Я влюбился в Белянку до потери сознания... — Он пошевелил веткой угли. — Но проходят праздники, наступают будни. Вскоре я узнал, что Мстислав Свенельдич, по прозвищу Лют, сватался к Белянке, и Ушата дал согласие на этот союз...
Милонег вздохнул:
— Ну а ты? Как себя повёл?
— Что мне было делать? Я — холоп, привратник, он же — сын самого Свенельда! Сразу после свадьбы Лют с Белянкой уехали в Овруч... Ты, наверное, знаешь: после убийства Мала, моего отца, наша исконная земля сделалась Свенельдовой вотчиной. А поскольку Искоростень был спален дотла, Овруч превратили в древлянскую столицу... У Белянки от Люта родилось двое детей... Но однажды, во время полюдья, мы увиделись. Я, уже вольный, сопровождал Святослава. А от Киева до Овруча — день пути... Наши чувства с Белянкой вспыхнули с новой силой, и на тайном свидании мы соединились... Ну об этом узнал Мстислав, чуть меня не зарезал, мне пришлось его ранить... В общем, от меня у Белянки родилась девочка Неждана.
— Но,
— Да, пришлось. Так велел Святослав. Он хотел посредством нашего брака укрепить связи с Претичем. Ей тогда исполнилось тридцать. И у нас до сих пор не было детей...
— А Юдифь?
— О, Юдифь! Я привёз её умирающей из похода в Хазарию. Сладостная бестия... Поселил у себя во дворце, что построил в Вышгороде. От Юдифи у меня — близнецы, девочка Милена и парень Савинко. А потом пришло известие из Овруча о смерти Белянки. Я поехал и Неждану забрал к себе. В Вышгород отвёз, во дворец к Юдифи. Ничего, они подружились.
Затухал костёр. Догорала ночь.
— В общем, не грусти, — подытожил рассказ Добрыня. — Первая любовь — самая, конечно, прекрасная. Но бывают и вторая, и третья. Жизнь длинна. На её пути разное случается.
— Нет, — сказал Милонег, — кроме Анастасии, в жизни у меня никого не будет.
— Хватит, хватит, — ткнул его в плечо воевода. — Утро вечера мудренее. Спать пора. Скоро будем в стольном Киеве...
А когда рассвело, забежал в шатёр к печенежскому хану Кирею (по-русски — Куре) командир тысячи Асфар, рухнул в ноги, стал кричать и метаться:
— Не руби голову, светлейший, виноваты мы, мой дозор, мои караульные: проглядели, прохлопали. На подходе — конница Святослава!
Хан сидел застывший, как Будда. Жёлтое лицо прорезали морщины — шли они от скул к подбородку. На губе чернели небольшие усы. И бородка загибалась свинячьим хвостиком. Стопудовые веки выглядели сонными.
— Далеко? — спросил печенег низким голосом.
— Час езды отсюда.
— Хорошо. В лагере — подъём. Строить боевые порядки. Выедешь вперёд на своём коне, скажешь русскому воеводе: хан желает переговоров. Лично с князем, с глазу на глаз. Печенеги уйдут с Киевской земли, если Святослав нас не тронет.
— Будет исполнено, будет исполнено, — начал кланяться Асфар.
— Да, — сказал Кирей, проведя ладонью по блестяще-лысому черепу. — Не забудь прилюдно казнить всех своих дозорных. Как бы ни было, а служить хану плохо — никому не позволено.
...Замечательная картина — конница Святослава перед боем! Островерхие шлемы, блестящие на солнце, красные щиты каплевидной формы, лес взметённых к небу копий, бронь кольчуг.
Стяги, бунчуки. Трубный звук походного рога, грохот бубна. Звяканье удил. Храп коней.
А напротив, через поле, — печенежское войско. Кожаные щиты у мечников, кожаные шапки у лучников. Конница по краям. И людей у неприятеля больше — раза примерно в два. И поэтому, если ввязаться в бой, неизвестно ещё, кто окажется победителем.
С поднятой рукой, без оружия, выехал Асфар. Встал в середине поля: видно его хорошо, а стрела не долетит, не достанет. С русской стороны выехал Добрыня — тоже без оружия. Съехались, сказали друг другу приветствия. Плохо выговаривая слова по-гречески — на языке-посреднике — печенег изложил просьбу хана.