Бич Божий
Шрифт:
— Харальд Серый Плащ, захватив Норвегию с помощью датчан, не хотел власти над собой. Он поссорился с датским королём Харальдом Синезубым. Началась война. Синезубый снарядил армию во главе с норвежцем, преданным ему, выходцем из Хладира — ярлом Хоконом Сигурдарссоном. Знаешь его?
— Ну ещё бы! Наглый, отвратительный тип. Сластолюбец, каких свет не видывал.
— Вот и Сигурд Свинья говорил про то же... Словом, ярл победил. Серый Плащ погиб. И Норвегией теперь правит Сигурдарссон.
Олаф сморщился:
— Бедная страна! Харальд и Хокон —
— Так оно и есть. Он уже собирает войско, чтобы выступить вместе с Синезубым против германского императора Оттона. Борются за контроль над портовым городом Хедебю.
Трюгвассон подошёл к окну, посмотрел на весенний, зеленеющий берег Волхова, резко обернулся:
— Ну а что Свинья? Как считает он? Есть ещё надежда?
— Да! — сказал Херигар уверенно. — И довольно большая, между прочим. Дело в том, что ярл Хокон побоялся объявить себя королём Норвегии. Он торжественно объявил, что короноваться не будет, так как он не из рода Инглингов, и уступит место наследнику Харальда Прекрасноволосого.
— То есть — мне, — тихо проговорил Трюгвассон.
— Совершенно верно. Ты — прямой наследник. Сигурд Свинья предлагает союз. Высадиться в Норвегии и созвать гулатинг — всенорвежское вече.
— Да, легко произнести: «высадиться в Норвегии»! Ярл Хокон — не такой дурак, чтобы уступить добровольно власть. То, что он не объявил себя королём, только дипломатия. Форма без содержания. Он бороться будет. А его поддерживают датчане... Харальд Синезубый может быть уверен, что, придя к власти, биться за его Хедебю мы не станем. У Норвегии накопилось собственных проблем — выше головы.
Херигар подтвердил:
— Это правильно... — А потом добавил: — Вам бы встретиться с Сигурдом Свиньёй...
Трюгвассон вздохнул:
— Он сюда не приедет, а моя семья связывает меня по рукам и ногам. У Малфриды кашель, простудилась ещё зимой и хворает до сих пор. В этом состоянии с ней пускаться в плавание — просто опасно. А оставить её с Торгердой в Старой Ладоге — совесть не позволит. Ни одна корона на свете не заменит мне жизни моих любимых.
Швед затряс лысой головой:
— Ты святой человек, бессребреник. В наше время больше таких не сыщешь...
Так закончился это разговор, а наутро Олафу доложили: прискакал гонец из Нового города — раненый, обескровленный; посланных Добрыней было трое, по пути их атаковали неизвестные всадники, в ходе боя два других погибли, а ему удалось прорваться. У него важное послание, адресованное конунгу. Трюгвассон поспешил к посыльному.
Умирающий лежал на одре, бормоча что-то непонятное. Олаф развернул пергаментный свиток и прочёл по-норвежски:
«Конунгу Олафу Трюгвассону, сыну Харальда Харфагра Прекрасноволосого из рода Инглингов, от посадника Великого Новгорода Добрыни, сына князя Мала из рода Нискиничей, — поклон.
Сообщаю с
Обращаюсь к тебе за выручкой как к союзнику и отцу невесты моего племянника. Прикажи сотням в Старой Ладоге и твоим дружинникам присоединиться к нам. Численный перевес наших ополчений может удержать Торговую сторону от бездумных действий. Главное — сорвать наступление, а потом унять всех зачинщиков смуты мы сумеем. С нетерпением жду решения.
Князь Владимир кланяться велел невесте Малфриде. Как устроятся городские дела — ждём вас в гости: посидеть рядком, закусить медком.
С пожеланием здоровья и милости небесной.
Писано со слов Добрыни Нискинича месяца березозола, 14 дня».
Не успел Трюгвассон дочитать последние строки, как посыльный захрипел и покрылся потом. Наблюдавший за ним лекарь-норвежец констатировал смерть.
«Господи, — подумал отец Малфриды, — всюду одно и то же. Кровь и злоба. И нигде не спрячешься — ни на севере, ни на юге...»
Он свернул пергамент, спрятал в рукав кафтана и пошёл отдать распоряжения — снаряжать отряд для отправки в Новгород.
Киев, весна 970 года
Ярополк плохо помнил мать. Дочка Жеривола, Красава, умерла при загадочных обстоятельствах. Как-то, зайдя в одрину, слуги обнаружили её мёртвой, с перерезанным горлом. Слухи поползли, будто это дело рук самого Святослава — ведь роман его с ключницей Малушей был тогда в разгаре; якобы Красава стала выяснять отношения, угрожать, кричать. И вспылив, князь её убил. Но не пойман — не вор, да и кто посмеет предъявлять сильным мира сего обвинение, даже если ты — Жеривол, тоже занимающий не последнее место в Киеве? По убитой княгине устроили великую тризну, а само убийство замяли. Семилетний Ярополк с шестилетним Олегом оказались сиротами.
Он уже не помнил черт её лица. Иногда Красава приходила к нему во сне — то похожей на бабушку Ольгу, то напоминающей дочку купца Вавулы Налимыча — славную Меньшуту; говорила ласково, гладя сына по волосам: «Не печалься, милый. Коли доля наша такая — править, ничего теперь не попишешь — терпи». — «Не моё это дело, мамо, — причитал Ярополк, — в голове свербит: в спорах разбираться, думать о казне. Я люблю лежать, слушать небылицы, греться на солнышке летом. Разве это плохо?» — «Ты, сынок, старший Святославлевич, и с тебя спрос намного больше». После этих снов он вставал разбитый.