Бич Божий
Шрифт:
В первых числах сентября грек вернулся на остров. Повидавшись с ним, бывшая любовница Иоанна утвердила дату и время: пятого, в четыре утра, у заброшенной пристани, где никто не встретится. На довольно нервной ноте они расстались.
Феофано, тайно от дочерей, зашила в пояс нижней юбки несколько бриллиантов, чтобы не ехать в Константинополь с пустыми руками. Но другие вещи взять с собой она побоялась.
Проведя бессонную ночь, на рассвете женщина выскользнула во двор. Эмка, при её появлении, вылезла из будки, замахала приветственно хвостом.
— Тихо, собачка, тихо, —
Полчаса спустя Феофано, одёрнув платье, усмехнувшись, проговорила:
— Что ж, Панкратос, я должна констатировать: с первой поставленной задачей ты успешно справился. Будем надеяться, и вторую ты решишь не менее эффективно.
— К вашим услугам, всегда готов...
Вскоре они уже плыли в открытом море, направляясь на северо-запад, прямо ко входу в пролив Босфор.
А Цимисхия в эти дни занимали совершенно иные проблемы. Дело в том, что племянник убитого Никифора, сын Льва Фоки — Варда Фока — с помощью своих двоюродных братьев убежал из Амадии, где располагалось его имение и куда его сослал Иоанн, поднял восстание в Кесарии, быстро навербовал массу оборванцев, жадных до убийств и доступных денег, прочих недовольных, плюс опальных родственников Никифора, сколотил армию, снял коричневую обувь архонта и надел пурпурные сапоги — объявив себя василевсом и наследником Никифора. Войско мятежников двигалось к столице. Выход был один: отвести полки с северного, русского фронта и направить их против бунтовщиков.
— Варда Склер справится с Вардой Фокой без особого напряжения, — убеждал Цимисхия евнух Василий. — Это для него будет не поход, а прогулка.
— Жалко, жалко, — чуть ли не рыдал Иоанн, — жалко потерять инициативу на севере. С ходу взяли Пловдив, обложили Преславу. Святослав явно растерялся. И в момент успеха перебрасывать Склера?.. Глупо, расточительно...
— Русский фронт может подождать. Пётр Фока справится один.
— Не скажи. Он уже отступал от Аркадиополя. И не забывай: Пётр — сын Льва Фоки, хоть и сводный, но брат Варды Фоки. Вдруг переметнётся в стан своих родных?
— Думаю, что вряд ли. Пётр всегда завидовал братьям. Чувствовал себя ущемлённым. И провозглашение Варды василевсом — для Петра острый нож. Не захочет быть под его началом.
— Да, по логике это правильно. Но нельзя не просчитывать варианты.
— Вариант один: подавить восстание, а потом уже навёрстывать упущенное на севере. Святослав не пойдёт в наступление осенью. Будет ждать весны. Мы за это время сможем обернуться.
—
Пятого числа около полудня с севера в столицу въехал Варда Склер; с юга же причалила барка Панкратоса.
— Ну; прощай, — сказала императрица, завернувшись в накидку. — Бог тебе в помощь.
— Пусть и вам сопутствует счастье, ваше величество...
— Т-с-с, молчи. Уезжай скорее.
— Да, задерживаться не стану! — Перекупщик рыбы сел к рулю и поспешно направил барку снова к выходу из Босфора, к Принцевым островам.
Феофано по скалистому берегу начала подниматься к проезжей дороге: надо было отловить кого-нибудь из крестьян, направляющихся с поклажей в город, и за деньги уговориться выдать себя тоже за крестьянку, дабы обмануть стражу у ворот. Чтобы стать окончательно неузнанной, мать Анастасии зачерпнула придорожную пыль и измазала ею лицо: стала грязная, неопрятная, постаревшая лет на двадцать.
Вскоре ей попался возчик муки — юноша лет семнадцати, тощий и весёлый, в круглой соломенной шляпе и сандалиях на деревянной подошве. Он спросил:
— Как заплатишь, старая?
Женщину покоробило это слово, и она подумала: «То ли я действительно хорошо испачкалась, то ли в самом деле превратилась в старуху?» — вынула из пояса юбки маленький бриллиант, показала возчику:
— Видишь камушек? Он потянет на десять золотников.
— Врёшь, небось, подсовываешь стекляшку?
«Идиот! Как ты смеешь, раб!» — чуть не крикнула императрица в негодовании, но сумела сдержаться и ответила вежливо:
— Если сомневаешься, можем вместе зайти в ювелирную лавку, там тебе оценят.
— Хорошо, садись.
Две минуты ехали молча, а потом он заговорил:
— Ну, допустим, что камень настоящий. Как он у тебя, у нищенки, оказался? Может, ты кого-нибудь зарезала по дороге? Ценности взяла? И теперь меня тоже впутываешь в грязную историю?
— Не волнуйся, пожалуйста, — успокоила его Феофано, прислонившись спиной к одному из мешков. — Я тебе скажу... Я не нищенка, а, наоборот, знатная матрона, брошенная мужем в монастырь насильно. Он влюбился в другую. Захотел от меня избавиться... Я ушла из монастыря и бреду уже две недели. Возвращаюсь в Константинополь, чтобы с ним рассчитаться.
Около ворот выстроилась очередь. Прибывающих в город тщательно осматривали, брали пошлину за вход.
— Кто такие? — задал вопрос охранник, глядя сурово на Феофано.
— Мы крестьяне из предместья Амасии, — бодро назвался юноша. — Едем в дом к своему господину — Никанору Эпирскому — и везём для него муку.
— Сколько всего мешков?
— Одиннадцать.
— Развяжи-ка вот этот.
— Слушаюсь, господин. Помоги мне, Базинда, — обратился он к Феофано жестами, а потом пояснил охраннику: — Женщина глухонемая. У неё дочь в Константинополе, в доме у Никанора прислужницей. Едет её проведать.