Бич Божий
Шрифт:
— Скоро будет лельник, — говорил Богомил, — двадцать третье березозола. Это праздник богини Лели. В честь неё выбирают самую красивую девушку, украшают её венками и сажают на видное место. Рядом с ней кладут угощенье — хлеб, кувшины с молоком, масло, сыр, яйца и сметану. Остальные девушки в честь неё поют песни и водят хороводы. Леля награждает их — и едой, и венками. А потом с песнями и танцами все идут провожать домашнюю скотину, застоявшуюся за зиму в хлеву, на луга и пастбища. Жгут костры... Вот скажи, Владимир, а какие слова в русском языке образованы от имени Лели?
Князь задумался, а потом ответил:
— Слово «лелеять» — то есть ухаживать,
— Правильно. А ещё?
— Можно мне? — вмешался Божата. — «Лялька» — так грудных детей называют, «люлька» — в ней детей качают.
— Замечательно. И ещё любимую птицу Лели — аиста — часто называют у нас «лелекой»... На сегодня урок закончен, можете гулять!
Мальчики вышли во двор дома Соловья. На крылечке сидели два дружинника, охранявшие маленького князя: привалились к стене плечом и дремали на тёплом апрельском солнышке. С кошкой играла Божена: берестовой полоской, привязанной к кончику верёвки, девочка водила по усам животного; кошка прыгала, лапой ловила бересту, кувыркалась и дрожала хвостом в нервном напряжении. За последний год у сестры Божаты вытянулся корпус, вроде бы открылись глаза — и из карапуза, неуклюжего, бестолкового, дочка Богомила превратилась в симпатичного, умного ребёнка. Звонкий голосок её заходился от смеха.
— А меня кое-что просили передать Владимиру Святославлевичу. Строго по секрету!
— Ишь, чего придумала! Говори открыто.
— Нет, сказали, для него одного.
— Кто сказал?
— Тоже тайна.
— Я вот дам тебе тайну! — разозлился брат. — Будешь знать, от кого секретничать!
— Ладно, погоди, — обратился к нему Владимир, — что ты взъелся на неё? Тайна — это тайна. Ну, пошли, Божена, скажешь мне на ушко.
Он отвёл девочку к забору и нагнулся к её лицу. Та своими ручками обвила князю шею и, касаясь губами уха, стала говорить быстро и взволнованно:
— Заходил Мизяк, спрашивал тебя, а когда я ему ответила, что Божата и ты занимаетесь с тятенькой, то велел сказать, только по секрету, что он будет ждать слева от моста, ближе к Словенскому концу, под ракитой. У него любопытные для тебя известия.
Сын кудесника подошёл к приятелю:
— Чепуха или что-то важное?
— Волчий Хвост мне назначил встречу.
— Я с тобой?
— Нет, пойду один.
— А потом расскажешь?
— Расскажу, конечно. Мы с тобой друзья. — Он позвал охранников, и они вышли со двора.
Под ракитой сидел Мизяк — в неизменной шапке с волчьим хвостом, красных шароварах и сафьяновых сапогах с узкими, загнутыми кверху носами. Он вообще одевался броско. Сыну Угоняя было уже пятнадцать — пробивались усы, голос приобретал басовые нотки, плечи стали шире. Волчий Хвост даже утверждал, что имеет любовницу в Плотницком конце — молодую вдовушку, старше его на четыре года. Может, хвастался, а может, и правда.
— Здравствуй, княже.
— Здравствуй. Отчего такие секреты?
— Есть одно сообщение для Добрыни. Думаю, что ему будет интересно. Но сначала пообещай, что исполнишь просьбу.
— Мог бы без условий. Мы с тобой побратались, я готов тебе услужить просто так, по дружбе.
— Знаю, княже, знаю и ценю твою доброту. Новости такие: я подслушал разговор тятеньки и брата. Нынче вечером от Лобана припожалуют к Верхославе сваты.
— Вот те на! Нешто у них любовь?
— Никакой любви. Просто всем известно, что Добрыня сохнет по Верхославе, а она ему не даётся. Дочка Остромира — хорошая партия: умная, красивая и богатая. И Лобан задумал дяде твоему насолить. Да ему вообще
— Да, понятно, — произнёс Владимир задумчиво. — Всё скажу Добрыне, спасибо... А какая просьба? Чем смогу — помогу.
— Слово за меня перед дядей замолви. Я хочу пойти в мечники к нему.
— Да тебя же съедят живьём — и отец, и брат! — поразился князь.
— Не съедят, подавятся. Коль за вами вече — ваше дело правое. А бороться с вечем сердце не лежит.
Мальчик обнял его по-братски, крепко стиснул руку:
— Ну, Мизяк, ты меня порадовал! Значит, будем вместе. Можешь не сомневаться: в гриди тебя возьмут, лично обещаю.
Волчий Хвост моргнул с благодарностью:
— Я не сомневаюсь. Буду рад за тебя сражаться.
Сын Малуши поглядел на него с лукавством:
— Ну а если родичи твои руку на нас поднимут?
У того появились шарики на скулах:
— Кто на вас поднял руку — тот мне не родич, ясно? Раз иду служить, то служить буду ревностно.
— Что ж, — подмигнул Владимир, — будь здоров. Скоро свидимся.
А Добрыню тяготили городские заботы. В прошлый год урожай собрали неважный. Области, которые давались князю и посаднику в вотчину, дань принесли плохую. Деньги ушли на покупку варяжского оружия, привезённого из-за моря Херигаром-младшим, а теперь не хватало на жалованье гридям. Те роптали и грозились уйти в повольники. А концы сверх уставов не давали денег, говорили, что самим недостаточно гривен на починку дорог, а осьменники (те, кто следил за мостовыми) платы требовали вперёд, да ещё вдвойне против прежнего («доски нынче дороги»). Подняли расценки и плотники, призванные на работы по строительству новых городских укреплений: запросили куну при закладке стены и ногату при её окончании, плюс в довольствие — мясо, рыбу, пшено, солод для пива или кваса и овёс для коней. А иначе больше загорали, чем строили.
Дома тоже появились проблемы: Любомир чуть ли не с рождения стал расчёсывать лоб и щёки до крови, а под мышками и в паху, в складках шеи появилось раздражение; иногда чесались глаза, под локтями и под коленками вскакивали малиновые крупинки. Богомил запрещал давать ему яйца, мёд и наваристые супы; предписал купать в бочке с чередой, а расчёсы присыпать серым порошком из каких-то трав. Зуд немного уменьшился, но болезнь в целом продолжалась; мальчик часто плакал и кричал во сне. Несмеяна не высыпалась и ходила чумная, бледная, подурневшая ещё больше.
И занозой в сердце была Верхослава. Никогда ни к кому у Добрыни не было такого влечения. Он любил и Белянку; и Юдифь, а по-своему любил даже Несмеяну; но от дочери Остромира брат Малуши просто терял рассудок. От неё исходили сверхъестественные флюиды. Каждая черта, поворот головы, контуры фигуры — всё притягивало Добрыню. И уж если она заговаривала с посадником, обращая на него свет своих очей — серых, бархатных, — он вообще краснел, как мальчишка, отводил глаза и спешил уйти. Все попытки покорить Верхославу полностью разбились, словно волны о скалы. Женщина стояла незыблемо, чуточку подтрунивала над ним и выскальзывала из рук. Он зарёкся видеться с ней. Отвлекался городскими делами. Уезжал за ворота засветло, возвращался затемно, не смотрел в сторону дворца Остромира. Но когда от племянника узнал о затее Лобана, кровь ударила ему в голову, сердце заколотилось, и Добрыня закричал, кулаки сжав: