Бич Божий
Шрифт:
А Никифор добавил:
— Мы из рода Гургенов. Разреши, Иоанн, нам вернуться в Армению, где когда-то жили наши общие с тобой предки. Больше никогда не прибудем на землю старинного Византия и не потревожим покой императорской семьи.
После совещания был провозглашён приговор: четырёх сообщников обезглавить; Льва с Никифором ослепить и сослать пожизненно в монастырь на Принцевых островах. Осуждённых увели под звуки их стенаний. А Никифор крикнул:
— Проклинаю тебя, Цимисхий! Чтоб ты сдох, как собака!..
Но общественные круги столицы оценили решение суда по достоинству и сказали:
А триумф по одержанным в Малой Азии и Болгарии победам был устроен пышный. Иоанн ехал на квадриге из белых лошадей, изукрашенных белыми цветами. Возле Золотых ворот он сошёл на землю и венок из лавровых листьев возложил на своего боевого коня. Шёл пешком вслед за колесницей, где лежали одеяния болгарских царей, и на этих трофеях стояла икона Божьей Матери Влахернской. А на Форуме Константина василевс снял с низложенного Бориса царскую диадему, красную тунику и такого же цвета обувь, а надел наряд магистра Романии — тем болгарский монарх превращался в одного из чиновников империи. Туг же Иоанн объявил, что второй сын Петра — маленький Роман — будет оскоплён и отправлен в монастырь на Принцевых островах... Юные царевны, Ксения и Ирина, приняли решение самодержца спокойно: обе они считали, что счастливо отделались; личная судьба волновала их больше, чем Бориса с Романом...
Лишь один человек оказался обиженным в результате состоявшихся награждений и назначений — Варда Склер. Он рассчитывал на должность военного министра. Но из-за интриг евнуха Василия, Иоанн Цимисхий не нашёл ничего лучшего, как провозгласить армянина-гиганта дукой Малой Азии. Склер уехал вне себя от негодования. И поклялся отомстить всем своим обидчикам. А слова у него с делом не расходились.
Белобережье, осень 971 года
Выйдя из Дуная в Чёрное море, Святослав на своих ладьях повернул на север и, застигнутый штормом, несколько недель отдыхал в низовьях Днестра, в русской крепости Белгород (ныне — Белгород-Днестровский). В первых числах сентября стали двигаться дальше и вошли в Днепровский лиман. Тут в другой русской крепости — Белобережье — местные жители им сказали: «Не плывите к порогам. Там сидят печенеги. Карарийский перевоз обложили, а шатёр хана Кури — прямо у Неясыти. Воинов у них — видимо-невидимо».
Святослав, у которого зажила рана, был опять в полной силе и, собрав совет, предложил прорываться с боем. Милонег его поддержал, говоря, что русская армия зиму в Белобережье не простоит: ей не хватит дров и еды; кони передохнут, люди — вслед за ними. А Свенельд и Вовк предлагали совершить обходной манёвр: плыть на север по Южному Бугу, дальше по Синюхе, волоком — к Тясмину, а затем прямо в Днепр, оказавшись выше порогов. Не придя к соглашению, бросили жребий. Победил Свенельд. Снялись в конце сентября и вошли в устье Южного Буга. Но верстах в двадцати пяти от Днепровского лимана головные ладьи были остановлены огромной запрудой:
Наступила настоящая осень: проливные дожди, грязь, холодный ветер. Нападать на Кирея в эти погоды было уже бессмысленно. Приходилось сидеть на месте. Но бездействие разлагало армию. Люди маялись, совершали разорительные набеги на соседние сёла. Вскоре кончились все запасы. Стали убивать лошадей, есть одну конину. Святослав круто пресекал эти действия, предпочтя во имя сохранения конницы обезглавливать воинов. Люди перешли на собак и кошек, голубей и галок. Выручала рыба. Но питаться с утра до вечера краснопёрками и лещами с таранью было довольно муторно. Положение оказалось — хуже некуда.
И тогда Святослав призвал к себе Милонега. Князь ему сказал:
— Шурин мой любезный! Возлагаю на тебя секретное дело. Ты оденешься в платье простого смерда и пешком отправишься в Киев к Ярополку. Встретишься с Мстиславом Свенельдичем и поведаешь ему обо всём, что случилось. Пусть немедля собирает дружину, кликнет Претича из Чернигова и Олега из Древлянской земли, если сможет — и Добрыню из Нового города. И ударит печенегов со своей стороны. А иначе нам не выстоять. До весны мы съедим друг друга. Если не съедим, то настолько ослабнем, что поганые перебьют нас в течение часа.
Юноша ответил ему с поклоном:
— Всё исполню в точности, как приказано, княже.
Ольгин сын запустил пятерню в кудри Милонега, сжал в кулак на его затылке и приблизил лицо к лицу:
— Обещаешь умереть, но дойти до Киева?
— Лопни мои глаза, если не дойду.
Князь привлёк его к себе, голову склонил на плечо, стиснул по-отечески:
— Ну, прости-прощай, Милонеже. На тебя надеюсь. Если не поможешь — больше не увидимся. Пусть Перун тебя сохранит. Или твой Иисус. Это всё равно.
На глазах у юноши выступили слёзы:
— Княже, я молюсь за тебя.
— Христианскому Богу? — усмехнулся тот. — Зря стараться будешь. Я в него не верил, он меня не помилует. Грешен, Савва, грешен! Мать-покойница меня умоляла: покрестись, покрестись, сыночек. Но стоял на своём, думал, что дружина меня не поймёт. Уповал не на Бога, но на собственную удачу. Может быть, и зря...
— Время есть ещё. Мы достанем священника, он тебя окрестит.
— Поздно, Милонеже-Савва... Как у вас, у христиан, часто говорят? «Рад бы в рай, да грехи не пускают». Жил с Перуном в сердце, с именем его и умру. А теперь ступай. Дорог каждый час.
Савва-Милонег сделал шаг назад, осенил князя крестным знамением и проговорил:
— Отпусти ему, Господи, бо не ведал он, что творил.
Поклонился и вышел из палаты.
Святослав сел на лавку, локти положил на колени, пальцы переплёл. Вспомнил Ольгу, споры с матерью насчёт христианства и сожжённые церкви — в Киеве, Пловдиве и Переяславце. Тяжело вздохнул и, зажмурившись крепко, тихо произнёс:
— Господи, прости!..
Новгород, осень 971 года